— Ты полагаешь, светлейший Пордака, что нам следует заключить договор с готскими вождями? — спросил Саллюстий, глядя на подчиненного бесцветными студенистыми глазами.

— Я слишком мелкая сошка, квестор, чтобы давать советы императору Феодосию, — криво усмехнулся нотарий.

— Похвальная скромность, — кивнул Саллюстий. — Однако она не помешала тебе, светлейший Пордака, превысить свои полномочия. Разве не ты на совете готских вождей утверждал, что одна из наших провинций, а именно Мезия, может быть отдана под власть рекса Оттона, и тем самым внес смуту в умы готских старейшин? Разве я не предупреждал тебя, нотарий, о предельной осторожности в высказываниях? Разве я не говорил тебе, что готы могут жить в Мезии только на правах федератов империи?

— Я полагал, высокородный Саллюстий, что главная моя цель — заманить готских вождей в Константинополь. Как и о чем они будут договариваться с божественным Феодосием, это не мое дело.

— Иными словами, светлейший Пордака, ты полагаешь, что император должен нарушить клятву, данную готам, и устранить вождей, согласившихся воспользоваться его гостеприимством?

— А что мешает императору договориться с вождями? — удивился нотарий.

— Божественному Феодосию мешает твоя глупость, Пордака. Мы не можем отдать провинцию готам и не можем устранить их вождей, не уронив чести императора. Неужели ты настолько туп, нотарий, что не понимаешь очевидного?

В голосе квестора Саллюстия явственно чувствовалось раздражение. Но Пордака никак не мог взять в толк, в чем же его, собственно, хотят обвинить. Нотария отправили в Мезию с целью склонить готских вождей к переговорам с Феодосием. О предварительных условиях тогда даже речи не было. Но, видимо, за время отсутствия нотария мнение Феодосия в отношении готов поменялось кардинальным образом. Император решил, что с ними можно не церемониться. А козлом отпущения собираются сделать Пордаку.

— Выходит, рекс Оттон Балт напрасно проделал путь из Мезии в Константинополь? — спросил Пордака, глядя прямо в глаза смутившегося квестора.

— Если готы подпишут нужный нам договор, то твои усилия, светлейший Пордака, будут оценены соответствующим образом.

— А если они договор не подпишут? — насторожился нотарий.

— В этом случае тебя обвинят в сговоре с врагами империи, — спокойно отозвался Саллюстий. — Не думаю, что ты отделаешься изгнанием. Уж слишком велика твоя вина. Иди, нотарий, больше я тебя не задерживаю.

У Пордаки хватило ума, чтобы понять, куда толкает его набожный квестор. Император Феодосий не собирался отдавать Мезию готам, что, в общем-то, можно было понять. Но и война ему тоже не нужна. А эта война непременно разразится, если договор не будет заключен или если рексы, приехавшие в Константинополь, будут убиты. В глазах готов Феодосий тут же станет клятвопреступником, и они сделают все возможное и невозможное, чтобы отомстить ему за смерть своих вождей. И квестор Саллюстий не нашел ничего лучше, как свалить на плечи Пордаки решение этой сложнейшей задачи. Как вам это понравится? Допустим, нотарий однажды спас Рим от готского нашествия, но это вовсе не означает, что он должен нести ответственность еще и за Константинополь. Дабы окончательно прояснить ситуацию и сделать для себя правильные выводы, Пордака обратился за помощью к магистру Лупициану.

Магистр пехоты, кругом, к слову, обязанный Пордаке, встретил своего недавнего благодетеля сухо, чтобы не сказать неприязненно. Верный признак грядущей опалы, а возможно, и чего-то похуже. Лупициан за четыре минувших года успел не только вернуть утраченное имущество, но и значительно его приумножить. Император Феодосий, надо отдать ему должное, умел ценить преданных слуг. И хотя подвиги свои сиятельный Лупициан совершил не на поле брани, это не помешало Феодосию щедро вознаградить его за усилия по искоренению ересей и языческих культов. Именно легионеры Лупициана подавляли народные бунты в различных городах империи, вызванные новой политикой верховной власти в отношении старых богов и их служителей. Лупициан лично участвовал в разрушении многих языческих храмов, и именно к его рукам прилипла немалая часть хранившихся там сокровищ. Пордака Лупициану не завидовал. Одно дело — отобрать толику имущества у себе подобного, и совсем другое — обижать богов. Последние, как известно, бывают очень мстительны. Но еще более обидчивы их жрецы. Нотарий нисколько не сомневался, что рано или поздно Лупициану придется заплатить за свою жадность и жестокость страшную цену. Правда, сейчас крупные неприятности грозили самому Пордаке, и он очень рассчитывал, что магистр не оставит своего старого знакомого в беде.

— Не скрою, Пордака, неприятности пролились на твою голову отчасти и по нашей с комитом Перразием вине, — вздохнул магистр, жестом приглашая гостя присаживаться к столу.

— Вам все-таки удалось подкупить готских вождей, — догадался Пордака.

— Ну, почему же сразу подкупить, — развел руками Лупициан. — Мы их убедили, обольстили…

— Иными словами, — прервал магистра нотарий, — ты не собираешься выполнять договор, заключенный между нами в Фессалонике.

— Послушай, Пордака, — рассердился магистр, — твой цинизм переходит все границы. А казна империи пуста. К тому же мне пришлось поделиться с Перразием. У комита схолы агентов на носу свадьба с прекрасной Целестиной.

— Ты хочешь сказать, что эту свадьбу он будет справлять на мои деньги? — спросил с усмешкой Пордака.

— Хорошо, — не выдержал давления Лупициан, — я готов выплатить тебе десять тысяч в качестве компенсации за труды.

— Всего десять? — возмутился Пордака.

— Двадцать, — не очень уверенно поправился Лупициан. — Но только после того, как мы уладим все наши дела. Согласись, нотарий, покойнику денарии ни к чему.

— Какому еще покойнику? — насторожился Пордака.

— Тебе, естественно, — пожал плечами магистр. — Разве Саллюстий тебя не предупредил?

— Значит, квестор тоже в доле, — сообразил Пордака. — Надо же. А выглядит таким набожным.

— По-твоему, христианин должен прозябать в нищете? — обиделся Лупициан.

— А как же заповедь — не воруй?

— Прибрать к рукам деньги язычника — это благое дело.

— Но я ведь не язычник, а христианин, — напомнил Пордака. — И это мои деньги вы с Перразием и Саллюстием собираетесь поделить.

— Положим, деньги не твои, а императора, — рассердился Лупициан.

— Выходит, вы божественного Феодосия считаете язычником?

— Думай, что говоришь! — рассердился магистр.

Расклад нехитрой комбинации высших чинов империи Пордаке стал ясен, правда, пока в общих чертах. Эти трое, Лупициан, Саллюстий и Перразий, взяли из казны деньги на подкуп готских вождей. Естественно, часть этих денег они присвоили. И, вероятно, весьма значительную часть. Ибо оставшихся денег на подкуп не хватило. Готские вожди, обиженные скупостью божественного Феодосия, стали выдвигать завышенные требования, с которыми император никак не мог согласиться. Понять его, конечно, можно. Человек потратил кучу денег, чтобы привлечь варваров на службу. Варвары деньги взяли, но служить императору не хотят. В такой ситуации даже у очень спокойного, доброго и благочестивого человека может лопнуть терпение.