Никто не научил подростка, как вести себя в мире зла, как воспитывать себя, учиться смирению, учиться уважать взрослых, учиться терпению, любви, о дониконовском православии он, наверное, и не слышал. Подросток будет это познавать на собственном опыте, который будет нелегким и болезненным. Кто его когда учил, как совлекаться ветхого человека и облекаться в нового?

Холден сам не понимает умом, атеист он или верующий, подсознательно он, конечно, верующий, примитивно общающийся с Творцом хотя бы через God-damn, God’s sake, for Chrissake и т. п.

Впрочем, может быть, полусерьезно, он спрашивает соученика Экли, как поступить в монастырь. Но тут же добавляет, что при его невезении он обязательно попадет не к тем монахам, к каким-нибудь подонкам.

Методисты, пресвитериане, баптисты, иеговисты, квакеры, мормоны, адвентисты седьмого дня и пр. и пр., конфессии и просто секты – как разобраться американскому мальчишке в этой каше, где истинная Церковь, где истинная вера? И впрямь, попадешь ненароком куда-нибудь не туда. Где правда?

Собрав чемодан, уходя где-то в 12-м часу ночи из пансиона навсегда, вроде бы и всплакнув (мальчишка же еще), Холден на прощанье вдруг заорал во все горло: «Спите крепко, кретины!» Как вспоминал потом, мог бы побиться об заклад, что разбудил всех этих идиотов на своем этаже. Конечно, это больше шуточное типично мальчишеское хулиганство, но…

Нехорошо, Холден, нехорошо вдвойне!.. Кто тебя учил так делать?.. И кретинами всех считать, что это такое? – Это признак большой гордости, возношения.

Молитва св. Ефрема Сирина – это в православии, которое для американца за семью замками, но стихотворение-то А.С. Пушкина существовало уже давно и было доступно (правда, вопрос: переведено ли оно на английский?):

Отцы пустынники и жены непорочны,

Чтоб сердцем возлететь во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольных бурь и битв,

Сложили множество божественных молитв;

Но ни одна из них меня не умиляет,

Как та, которую священник повторяет

Во дни печальные Великого поста;

Всех чаще мне она приходит на уста

И падшего крепит неведомою силой:

Владыко дней моих! дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи…

Не осуждай, терпи, не превозносись перед другими.

«Господь гордым противится, смиренным же дает благодать» (Притч. 3, 34), – так учит православие.

Насколько сильнее стиха Пушкина молитва св. Ефрема Сирина на древнерусском: «Господи и Владыко живота моего…», но Холдену не вместить. Жизнь сама будет смирять его, учить смирению, порой очень болезненно.

Снял номер в дешевой нью-йоркской гостинице на день-два, чтоб объявиться в родительском доме в среду, когда каникулы начинаются. Искушения начались сразу же. Из окна номера видит в противоположном корпусе каких-то извращенцев (perverts).

Возвращаясь из кафе в свой номер, попадает в настоящие сатанинские сети: лифтер Морис предлагает продажную девицу – всего за пять долларов (баксов). Верующий человек знает запреты, знает заповедь: не прелюбодействуй. Но Холден соглашается под предлогом, что может быть, он когда-нибудь женится, а для этого неплохо иметь какую-то практику. Для подростков-девственников отношения полов – притягательная жгучая тайна, а тут случай представляется.

Однако действительность сурова. Приходит в номер девица примерно его возраста, но девственник Холден чувствует великое смущение и просто невозможность всего дальнейшего, какой-то внутренний запрет, «категорический императив». Эта развращенная девица, почти ребенок, кажется ему жуткой и страшной. Видимо, глубоко грешная душа приобретает какие-то бесовские свойства, которые отражаются и на внешности, и которые видны даже людям с душой чистой.

Под предлогом недавней операции на «клавикорде» (!) (соврать и выдумать ему ничего не стоит), Холден отказывается от услуг гостьи, отдает ей пять долларов за беспокойство и прощается. Но не тут-то было, от сатаны так просто не отделаешься, если уже хоть немного поддался ему. Девица требует еще пять долларов, получает отказ, после чего является уже со своим подельником лифтером Морисом «качать права»: «гони, шеф, монету, не вынуждай нас грубо с тобой обращаться».

Смириться бы надо было подростку в таких обстоятельствах, отдать вымогателям еще пять долларов, но откуда же у нас смирение, мы будем свои «права качать» на базе «римского права» и своей юридической правоты.

А у вымогателей свое «римское право», взяли у него пять долларов сами из его кошелька. Ну, смириться бы и здесь, пес с вами, забирайте, сила на вашей стороне, пять баксов – не столь большая сумма, берите, если уж у вас такая жажда. Но гордость Холдена слишком уязвлена этим откровенным мелким грабежом. Он в великом раздражении высказывает наглому лифтеру все, что он о нем думает, о его будущей нищете и убожестве (а язык Холдена-Сэлинджера – язва, это язык будущего талантливого литератора, видящего на три аршина под землей) и попадает прямо в десятку, в самую болевую точку Мориса. Не стерпев такого уязвления от мальчишки, лифтер наносит ему жестокий удар в живот, в солнечное сплетение. Опытные в этом деле негодяи всегда бьют в солнечное сплетение – факт избиения впоследствии трудно доказать, наружных повреждений нет, а нокаут обеспечен. Нокаут и был, хотя сознания Холден, как он говорит, не терял. Но он долго лежал на полу, ему казалось, что он умирает, дыхание от таких ударов останавливается. Мог бы и умереть. А «гостей» давно и след простыл. Смиряйся парень, хоть и со слезами. Зло мира коснулось тебя всерьез, это не то, что детская «липа» в Пэнси с лицемерием директора и неприятными привычками соучеников – это все были цветочки для детей.

А следующий жестокий урок жизни уже подстерегает Холдена. Занесло его переночевать к бывшему, весьма им уважаемому учителю, мистеру Антолини, а тот возьми, да и окажись «голубым». Или это только показалось Холдену, когда он, внезапно проснувшись, ощутил, что крепко хлебнувший виски мистер Антолини в темноте гладит его по голове? Тем не менее, его как пружина подбросила с кушетки, и парень бежит досыпать ночь на вокзальной лавке.

За его 16 лет, как он говорит, ему приходилось раз 20 сталкиваться с извращенцами. Бесы демагогически обыграли принцип свободы в «свободной» Америке и взяли большую силу – «у нас свобода», Америка кишела извращенцами и психами всех сортов[44].

Мир во зле лежит, мир зачумленный. Похабщина нацарапана на стене детской школы, похабное слово обнаруживается даже в музее.

Похабный мир!

Куда идти, куда податься? И принимает, в общем-то, правильное решение, надо бежать в леса, где нет людей, в пустыню, стать отшельником, как знаменитый Генри Торо, бежавший от цивилизации «потребления», или как христианские монахи. Практически для этого надо сначала пробраться на дальний Запад, где его никто не знает, заработать деньги на какой-нибудь бензоколонке и купить хижину в безлюдной лесистой местности.