я по привычке считала прямые углы и мысленно рисовала себе ее симметричную конструкцию. Этот ритуал я завела специально, чтобы отвлекаться от доносившихся до меня иногда обидных перешептываний студентов и преподавателей-мужчин, и даже их сестер, матерей и подруг, когда они вот так же проходили по террасе. Замечания о том, что женщине нечего делать в институте, хихиканье над моей хромотой, отвратительные реплики по поводу моего серьезного и хмурого лица… Мне не хотелось, чтобы их высказывания подрывали мою уверенность на занятиях.

— Вы так молчаливы, фройляйн Марич.

— Меня часто упрекают в этом, герр Эйнштейн. К сожалению, в отличие от большинства дам, я не одарена талантом к пустой болтовне.

— Необычно молчаливы, я хочу сказать. Как будто целиком поглощены какой-то важной теорией. Что за мысль владеет вашим грандиозным умом?

— Честно?

— Только честно.

— Я думала о колоннадах и о геометрической планировке площади. Я поняла, что она выстроена в почти идеальной, двусторонней, зеркальной симметрии.

— И это все? — спросил он с усмешкой.

— Не совсем, — ответила я. Если герр Эйнштейн не считается с правилами светских приличий, с какой стати мне их придерживаться? Я почувствовала облегчение и решила высказать свои мысли откровенно: — В последние месяцы я стала замечать параллели между художественной симметрией и понятием симметрии в физике.

— И к какому же выводу вы пришли?

— Я уверена, что последователь Платона сказал бы так: красота этой площади состоит исключительно в ее симметричности.

Я не стала говорить, что этот вывод меня огорчил: в теории моих самых любимых наук — математики и физики — был заложен идеал симметрии, стандарт, которого мне самой, с моими несимметричными ногами, никогда не достичь.

Эйнштейн остановился.

— Поразительно. А что еще вы заметили на этой площади, мимо которой я каждый день прохожу не глядя?

Я провела рукой в воздухе, указывая на торчащие кругом шпили.

— А еще я заметила, что в Цюрихе вместо деревьев растут церковные башни. Только вокруг этой площади — Фраумюнстер, Гроссмюнстер и собор Святого Петра.

Эйнштейн удивленно уставился на меня:

— Вы правы, фройляйн Марич, — вы не такая, как большинство дам. Более того, вы совершенно исключительная девушка.

Обойдя площадь кругом, герр Эйнштейн свернул на Рэмиштрассе. Я приостановилась: у меня не было желания туда идти. Так хотелось прогуляться до пансиона по тихим кварталам. Я не знала, пойдет ли герр Эйнштейн за мной, и не была уверена, хочу ли его общества. Мне нравилось беседовать с ним, но я опасалась, как бы он не взялся провожать меня до самого пансиона: его появление без приглашения могло вновь вызвать недовольство девушек.

— Герр Эйнштейн! Герр Эйнштейн! — послышался голос из кафе на противоположной стороне Рэмиштрассе. — Опять вы опаздываете на нашу встречу! Как обычно!

Голос доносился из-за столика кафе на тротуаре. Оглянувшись, я увидела темноволосого, оливково-смуглого господина, который махал нам руками. В Политехническом институте я его, кажется, не видела.

Герр Эйнштейн махнул ему в ответ, а затем снова повернулся ко мне:

— Не хотите ли вы выпить кофе со мной и моим другом, фройляйн Марич?

— Меня ждут занятия, герр Эйнштейн. Я должна идти.

— Прошу вас. Я очень хочу представить вам герра Микеле Бессо. Он, хоть и окончил Политехнический институт со специальностью инженера, а не физика, познакомил меня со многими новейшими физиками-теоретиками, например с Эрнстом Махом. Он очень славный и увлечен теми же большими современными идеями, что и мы с вами.

Я была польщена. Очевидно, герр Эйнштейн считал, что я способна не ударить лицом в грязь в научной дискуссии с его другом. Немногие мужчины в Цюрихе предложили бы такое женщине. С одной стороны, мне хотелось согласиться: принять приглашение, сесть за столик в кафе рядом с сокурсником и обсудить серьезные, острые вопросы, которые ставит перед нами физика. В глубине души я жаждала участвовать в тех жарких спорах, которые велись на улицах Цюриха и в кафе, а не только наблюдать за ними издалека.

Но с другой стороны, мне было страшно. Страшно, что внимание герра Эйнштейна вскружит мне голову, страшно переступить какую-то невидимую грань, сделать рискованный шаг к тому, чтобы стать той, кем я мечтала стать.

— Спасибо, но я не могу, герр Эйнштейн. Приношу свои извинения.

— Может быть, в другой раз?

— Может быть.

Я повернулась и пошла к пансиону.

Уже удаляясь, я услышала за спиной голос Эйнштейна:

— А пока у нас остается музыка!

Ощутив в себе необычную смелость — как будто я не столько дама, сколько его коллега-ученый, — я бросила через плечо:

— Что-то не припомню, чтобы я вас приглашала!

Герр Эйнштейн рассмеялся:

— Вы же сами сказали — я не из тех, кто ждет приглашений!

Глава шестая

9 и 16 июня 1897 года

Цюрих, Швейцария

Мы с Ружицей вышли из «Conditorei Schober» и зашагали рука об руку по Напфгассе. Послеполуденное солнце, подернутое дымкой, мягко подсвечивало здания сзади и бросало искрящиеся отблески на витрины всех магазинов, мимо которых мы проходили. Мы обе довольно вздохнули.

— Очень вкусно было, — сказала Ружица. Вчера вечером, после ужина, мы с ней сговорились попробовать кофе, горячий шоколад и торты в «Conditorei Schober». Знаменитое кафе-кондитерская располагалось между Цюрихским университетом, где училась Ружица, и Политехническим институтом, и мы грезили о его чудесных лакомствах с тех самых пор, как узнали о его существовании от фрау Энгельбрехт. Элен с Миланой отказались присоединиться к нашей экскурсии: они, во-первых, предпочитали сладкому соленое, а во-вторых, не были склонны к легкомысленным приключениям, которых всегда искала Ружица. Я сама себе удивилась, когда согласилась пойти с ней.

— У меня до сих пор во рту вкус карамели и грецких орехов от «энгадинер нусстортли», — сказала я. Это был мой выбор — знаменитый бисквитный торт, славящийся своей декадентской начинкой.

— А у меня — вкус марципана и сардинского торта, — отозвалась Ружица.

— А вот второй мильхкафе пить не стоило, — сказала я, имея в виду крепкий кофе с молоком, который я обожала. — Я так наелась, что, пожалуй, придется расстегнуть корсет, когда вернемся в пансион.

Мы захихикали при мысли о том, чтобы явиться на ужин у фрау Энгельбрехт с расстегнутым корсетом.

— Думаешь, придется? Что же тогда обо мне говорить? Я-то еще и второй десерт заказала. Не смогла устоять перед «люксембургерли», — сказала Ружица. Изысканные сладости — миндальные печенья — были представлены в богатом ассортименте и, по словам Ружицы, были такими воздушными и легкими, что просто таяли во рту. — Может быть, это и хорошо, что дома, в Шабаце, нет ничего похожего на «Conditorei Schober». Воображаю, каким пончиком я бы приехала сюда, в Цюрих.

Так, смеясь, мы неторопливо шли по Напфгассе, любуясь новомодными