Шведская, голландская и датская конкуренция душила Ганзейские города. Признаки стабильности и даже роста благосостояния демонстрировали лишь Гамбург и Франкфурт-на-Майне.

Депрессия не могла не затронуть и сельское хозяйство. После крестьянской войны между земледельцами и землевладельцами сохранились обоюдная неприязнь и страхи, в далеком прошлом остались традиции взаимной обязательности. Землевладелец использовал любую возможность для утверждения своего господства. Крепостнический гнет нисколько не ослаб, а, напротив, усилился[56]. Секуляризация церковных земель добавила еще один повод для недовольства: крестьянин, протестант, не проявлял к мирскому хозяину такую же привязанность, какую он испытывал прежде к епископу или аббату[57]. Мелкий собственник, представитель класса «рыцарей», не отличался высокими моральными качествами: как правило, это были ленивые, безответственные и жестокие деспоты. Пристрастие аристократии к охоте вносило свою лепту в озлобление крестьянина: его вынуждали задарма служить охотничьим компаниям и беспомощно наблюдать, как уродуются его угодья[58].

Нищета, политические неурядицы, религиозные распри, столкновение частных интересов, завистливость — постепенно накапливался горючий материал для возгорания войны. Оставалось только его поджечь.

Конфликт, разгоревшийся в 1608 году между протестантами и католиками в вольном городе Донаувёрте на Дунае, несколько месяцев держал в напряжении всю империю. Надворный совете одобрения императора лишил Донаувёрт своих прав и возвратил церковь, экспроприированную протестантами, католикам. Декрет возмутил всю протестантскую Германию и едва не привел к войне. Однако этого не случилось. Вздорящие партии не могли выступить единым фронтом, города не могли объединиться с князьями, а лютеране — с кальвинистами.

Восстание, поднятое в 1609 году в Богемии, заставило императора пообещать чехам гарантии религиозных свобод, но, если не считать некоторого ущерба, нанесенного престижу императора, инцидент не вызвал каких-либо ощутимых перемен.

В 1610 году, после смерти герцога Клеве-Юлиха, не оставившего наследника, разразился третий и самый серьезный кризис. Его земли — Юлих, Клеве, Марк, Берг и Равенсберг — простирались по Рейну от голландской границы до Кёльна и могли служить выгодным военным плацдармом и для Габсбургов, и для их оппонентов. Два претендента заявили о своих правах, оба протестанты, и император незамедлительно оккупировал регион войсками. Император, возможно, хотел не допустить столкновения между соперниками, но протестантские князья расценили его действия как попытку захватить земли для своей династии, а Генрих IV Французский усмотрел козни короля Испании, желавшего завладеть всем этим районом для военных операций против голландцев. Генрих не колебался и, действуя совместно с некоторыми германскими союзниками, уже готовился к вторжению. Лишь случайное убийство французского монарха спасло тогда Европу от войны. Генриха не стало, и переговоры затягивались, не давая никакого результата, пока один из претендентов не попытался разрешить проблему, объявив себя католиком. Его соперник, курфюрст Бранденбургский, стремясь заручиться поддержкой протестантской партии, принял кальвинистскую веру. Однако вследствие множества возникших личных затруднений он все-таки согласился на временный вариант урегулирования: сопернику отдать Юлих и Берг, а себе оставить Клеве, Марк и Равенсберг.

Кризисы накатывались один за другим, и это, естественно, вынуждало правителей позаботиться о своей безопасности, а людей — запасаться оружием. Уже в 1610 году один путешественник обратил внимание на «угрожающее обилие» вооружений даже в самых маленьких городах[59]. По описанию английского путешественника, бесцеремонно выставленного за пределы герцогского дворца, дома «этих недоразвитых князей», охраняемых голодными сторожевыми псами и важными, допотопными алебардщиками, больше похожи на тюрьмы, а не на особняки могущественных владык[60]. Оружие охотно поставляли союзники, и образовался столь запутанный клубок взрывоопасных противоречий, что ни один самый прозорливый политик не мог бы предугадать, где именно начнется заваруха и кто и на чью сторону встанет. Даже Соломон не смог бы разрешить проблему Германии, сетовал главный имперский советник[61]. И в империи, и за ее пределами дипломатам оставалось лишь гадать и ждать, когда произойдет взрыв.

На исходе второго десятилетия в Европе мало кто сомневался в том, что войну в Германии спровоцирует окончание перемирия с Голландией в 1621 году.

По крайней мере к нападению на Голландию тщательно готовился Амброзио Спинола, генуэзский генерал, командующий испанской армией. Если ему удастся задействовать во Фландрии живую силу северных итальянских равнин и обеспечить коммуникации между Миланом и Брабантом, то войну он, без сомнения, выиграет. Ресурсы голландцев не беспредельны. Он измотает противника, перебрасывая из Милана в Брабант деньги, материальные средства и пушечное мясо Северной Италии по Вальтеллине, северному берегу озера Констанц[62], а оттуда через Эльзас, полевому берегу Рейна, через католическое епископство Страсбург. Нижний Рейн был в руках друзей — епископов Кёльна и Трира и нового герцога Юлиха и Берга. Однако между землями Страсбурга и Трира вклинились пятьдесят миль палатината кальвинистского князя. До тех пор пока этот князь остается союзником голландцев, рейнский маршрут будет опасен для испанцев, и им придется доставлять войска и деньги морским путем, что затормозит исполнение планов Спинолы. Этот небольшой отрезок земли приобретал особую стратегическую значимость.

Противники испанцев догадывались о замыслах Спинолы, и это обстоятельство выдвигало Рейнский Пфальц и его молодого владыку на первое место в европейской политике и интриге. Курфюрст Пфальцский был не одинок. Паника, поднявшаяся среди городов после расправы с Донаувёртом, и еще в большей мере страхи протестантских князей, вызванные имперской оккупацией Клеве, позволили его советникам уговорить некоторых правителей княжеств и городов позабыть о своих распрях и заключить альянс, известный как «уния». Формально уния считалась протестантской, а, в сущности, получилась кальвинистской. Она стала ядром оппозиции Габсбургам в Германии, приобрела политический вес, получая моральную поддержку из Венеции, а финансовую — из Голландии. Мало того, король Англии отдал в жены курфюрсту Пфальцскому свою единственную дочь.