повезут. И меня повезли по России, как декабриста: через пять централов. Три месяца я сюда добирался. Я провел две недели в смоленском СИЗО, потом в Воронеже, затем в Челябинске, потом в Иркутске… Наконец меня привезли в колонию. В карантине было сто с чем-то человек. В четыре смены мы спали. Потому что кроватей не хватало. Десять дней я провел в карантине. Потом меня перевели в отряд для большесрочников. Я сразу вступил в самодеятельную организацию осужденных, и стал председателем Совета коллектива отряда. В колонии я не пал духом. В 2004 году мне, по новому закону, сократили срок до пятнадцати лет. Из этого срока мне надо отсидеть десять лет, то есть две трети, чтобы попасть на условно-досрочное освобождение.

— Говорят, что тюрьма тоже чему-то учит.

— Меня тюрьма ничему не научила. У меня у самого очень много опыта, который я могу передать. Я был и в армии, и в бизнесе. Я прошел все ступени карьерного роста…

— Как вы теперь оцениваете то, что с вами произошло? Может быть, где-то надо было остановиться?

— Мне надо было не писать в 1996 году рапорт об уходе из армии. Я до сих пор жалею: зачем я написал рапорт? Я капитан запаса. Сейчас бы я был полковником. Ну ничего страшного, что на Украине служил бы. Пришлось бы документацию на украинском языке писать. Я был командиром роты, к нам приезжал проверяющий, полковник из Киева, в наш батальон, а я роту строю. И надо было на украинском языке. Мне комбат говорит: «Смотри, не подведи». И я командовал: «Рота, чекусь струнку». Это значит: «Равняйсь, смирно». И дальше: «Кроком руш» — шагом марш. Я старался, когда говорил по-украински. Я докладывал этому полковнику. А нам сказал начальник штаба: «Надо говорить «пан полковник». Потом комбат говорит: «Не надо “пан”, а говори “товарищ”. И я докладываю: «Товарищ полковник, пи час моего чередования…» В общем, я запутался в словах. Он тогда на комбата: «Что у вас за офицеры? Не могут говорить». А сам на украинском говорит. Он такой ярый националист оказался. Украина уже была самостийной, незалежной. И хотя разговаривали мы все еще по-русски, но документация вся пришла уже на украинском. А потом стали требовать и разговорную речь на украинском. То есть с подчиненными я должен был говорить по-украински. Все вывески уже поменяли: звезды все убрали и нарисовали трезуб. Красного флага нет, вместо него желто-блакитный флаг. Ленкомнату переименовали в «Народовзначну светлицу». Вот так все менялось. И я жалею, что не остался служить. Что потом я влез в кабалу…

— В какую кабалу?

— Ну, с этой квартирой. Там, конечно, сыграли свою роль деньги. Потому что меня убеждали: «Ты можешь или жить в этой квартире, или продать ее». И я согласился, ничуть не задумавшись, что это криминальное дело. Даже когда мы ехали в машине, я за рулем, и они позади — сидят, пьют, о чем-то говорят. И тот, хозяин квартиры, конечно, не знал, что его скоро убьют: вот судьба тоже… Но я-то ведь тоже не задумывался, что мною руководило. Ехал, знал и все равно ехал. Словно что-то упорно толкало меня на преступление. Даже не хочется вспоминать об этом. Но, кстати, мои родственники меня не осуждают. Многие даже не знают, что я в тюрьме. До сих пор мать им говорит: «Он сейчас где-то на севере на заработках». Мать, брат, мои племянники — все остались в Мелитополе. Жена брата родом отсюда, она приезжала к своим родителям и заходила ко мне на короткое свидание. Передачу мне передала. Потом она поехала обратно на Украину, рассказала, что видела меня и что я здесь как на курорте. А я ей говорил: «Ира, я просто не пал духом». Хожу здесь в спортзал. Слежу за собой. Работаю.

— Где работаете?

— В хозяйственной лагерной обслуге. В колонии есть магазин. Я работаю в подсобном помещении. Когда привозят товар, я подношу-уношу ящики.

Смерть на обочине

Четыре трупа за два месяца. — Сорок пять ножевых ранений. — Мертвец в багажнике. — В гости к убийце. — Приговор на день рождения. — Виновные среди невиновных. — «Как говорил Берия».

Свою жертву патрульный милиционер Ч. убивал сорок пять раз — именно столько ножевых ранений обнаружила судмедэкспертиза на теле погибшего. Но осужденный считает, что в его уголовном деле много смягчающих обстоятельств. Совершению жестокого убийства предшествовала другая драма.

— Семья у меня была полностью благополучная. С женой я жил душа в душу. Ребенок был. Все было нормально. До тех пор, пока я не узнал, что жена мне изменяет.

— Она сама об этом рассказала?

— Получилось так, что с 31 декабря на 1 января я находился на дежурстве…

— Где вы дежурили?

— В отделе милиции, где я работал в патрульно-постовой службе. Когда я вернулся с дежурства, я от своей жены узнал о том, что она встречается с другим мужчиной. Вообще получилось так, что он подъехал на машине к нашему дому, был в нетрезвом состоянии, начал сигналить. Я увидел и… жена сама дальше все уже рассказала. Для меня это был стресс необычайный, до такой степени, что эти ощущения невозможно даже словами сказать. Я испытал шок! Потому что… когда я еще только познакомился со своей будущей женой, у нее была полностью неблагополучная семья. Все ее родственники не то что пили — это еще будет мягко сказано — а злоупотребляли спиртным. То есть пьянство стояло в семье на первом месте. Видно, от этого у моей жены было полное отвращение к алкоголю. Она не переносила тогда ни алкоголя, ни людей в алкогольном опьянении. Она даже скрывала, что у нее была пьющая семья. Однажды я подарил ей платье, очень дорогое. Потом пришел к ней в гости и узнал, что это платье ее родственники пропили.

— И что же, вас не отпугивала малоприятная перспектива породниться с пьющей семьей?

— Нет-нет, ведь я женился не на всей семье, то есть была девушка… она была нормальная девушка. Мы поженились. Мы жили уже полтора года, она была в положении. И вдруг у нее трагически погибает мать, и потом в течение двух месяцев умирают еще трое родственников — бабушка, дедушка и дядя. И больше у нее никого из близких людей, кроме меня, не было. Поэтому я говорю, что ее связь с другим мужчиной была для меня шоком. Я даже не стал выходить из дома, чтобы разобраться с ним. Потому что я видел, что он пьяный.