матерью его осиротевшим детям. Вот подвиг подлинного чувства, благородства, человечности, преданности. Не пройдет и трех десятков лет, его продолжат жены декабристов, последователей Радищева. Неслучайно с описания переживаний Елизаветы Васильевны, Лизаньки, как ее звали в семье, начинается первая глава романа — «По этапу». Эпиграфом к главе служат слова Радищева: «Я еще буду жить, а не прозябать». Рубановская и сумела создать такие условия в ссылке, что опальный поэт мог творить, создавать. А пока характер ее только намечается. Следует описание унылого петербургского вечера: «Свинцовое небо, тяжелое и пасмурное, низко нависло над осенним Санкт-Петербургом. Мрачные ряды домов почти слились с мостовой в сплошную темную массу… Моросил осенний дождь». И на этом фоне — фигура молодой женщины с детьми, продрогшими от сырости и холода. Они стоят на набережной Невы и ждут, когда из губернского правления арестованного провезут в Петропавловскую крепость.

В этой сцене — и горечь ожидания, и бессилие чем-либо помочь, и ужас неизвестности. Но все мысли Елизаветы Васильевны в одном: надо что-то предпринять. Вот эта активность ее натуры, готовность к самопожертвованию не один раз спасут Радищева от тоски, отчаяния. Деятельную любовь, мужество, твердость духа — все это Рубановская отдавала, не требуя ничего взамен. В ссылке были особенно тяжкими осенние вечера.

«Радищев боялся и не хотел признаваться себе в том, что илимская скучная осень подняла в нем тоску по Санкт-Петербургу… Александру Николаевичу хотелось рассказать о своем состоянии Елизавете Васильевне, но он боялся, что подруге его — бодрой и жизнерадостной — передастся его настроение» (2, 361).

А Рубановской казалось, что бодр и жизнерадостен Александр Николаевич, и она тщательно скрывала усталость, болезни, подавленность: «Только бы ему было хорошо, только бы он мог работать». Так они поддерживали друг друга и в этом черпали душевные силы. Постепенно Рубановская отчетливее начинала понимать те идеи, за которые ее муж был отправлен в ссылку.

Духовное выпрямление человека, интересы которого совсем недавно были ограничены высшим светом, находится в центре внимания автора романа «Петербургский изгнанник». Рубановская начинает читать книги, которыми интересуется Радищев, постоянно размышляет о своем положении жены ссыльного, о том, что она встала на путь отрицания религиозных предрассудков, живя невенчанной, о суде общественного мнения и о многих других проблемах, вставших перед ее семьей. Выразительна сцена, где Рубановская во время привычной, заученной с детства молитвы, вдруг ощутила, что не испытывает чувства облегчения, как это было прежде. Она начинает молиться пуще прежнего, но молитва не помогает. «Неужели вера моя поколеблена? — думает она, — значит я грешна. Грехи мои мне не прощаются?» (2, 274). Елизавета Васильевна начинает снова проверять все свои мысли и приходит к выводу, что становится во многих вопросах единомышленницей мужа.

Психологический анализ душевного состояния Рубановской помогает автору «Петербургского изгнанника» глубже раскрыть внутренний мир Радищева, показать писателя в его личных, семейных привязанностях, в отношении к жене, детям, которых он любил трепетно и нежно.

Из других характеров, которые удались Шмакову, надо отметить земского исправника Дробышевского, губернатора Пиля, медика Петерсона. Все эти образы построены по принципу сатирического заострения. В облике выделяется какая-либо одна определяющая черта и доводится до гротеска.

Дробышевский чувствует свою слабость перед вышестоящими, и поэтому измывается над теми, кто находится от него в зависимости. Он привык к тому, чтобы перед ним трепетали, его приводит в ярость независимость Радищева.

По приезде исправника из избы в избу ползет слух: «Сам приехал, говорят, лютее лютого». Вот первая его встреча с Радищевым:

«Дробышевский бросил косой, мутный взгляд на вошедшего, разгладил здоровенной ручищей сначала густую бороду, а потом длинные, намасленные волосы.

— Заставляешь ждать, — не глядя на Радищева, прогремел исправник, — а у меня можа дела замерли… Молчишь?.. Замордую, но ослушаться не дозволю!

Дробышевский ударил по столу кулаком с такой силой, что треснула столешница» (2, 230).

В каком контрасте с первой дана последняя встреча писателя с исправником! Дробышевский, узнав, что Радищев, помилованный императором Павлом, возвращается в Россию, вообразил, что он, будучи теперь вновь важным столичным чиновником, не замедлит свести счеты. Увидев стоявшего на крыльце Радищева, земский исправник ползет к нему на коленях и слезно молит о прощении:

«Александр Николаевич, смилостивься надо мной… Не по злобе делал, дьявол меня попутал… Батюшка, не гневайся на меня окаянного, прости…» (2, 42).

В этих сценах перед нами — весь Дробышевский с его омерзительной психологией раба и деспота.

Генерал-губернатор Иркутска Пиль скрывает властность под показным лицемерием. Он льстив, неискренен, за его «мягкими» манерами скрывается грубая сила. У Пиля «подагрические трясущиеся руки», толстый, вечно багрово-красный нос, криво ухмыляющееся лицо, он отвратителен в сцене объяснения с Радищевым по поводу отъезда последнего. По существу, Пиль выгоняет писателя из своего города, спешит отправить его дальше, по этапу.

Выразительными деталями развенчивается в романе напыщенность и высокомерие обитателей богатого особняка губернатора. Елизавета Васильевна Рубановская идет с письмом графа Воронцова представиться Пилю. Она тронула кольцо калитки, во дворе поднялся лай, словно на псарне. Выглянул солдат, охранявший дачу, и, взглянув на просительницу, бросил: «Его превосходительство почивают». Из дома вышла «утратившая форму дама с открытой головой в папильотках», «метнула холодными глазами» и высокомерно повторила ту же «коронную» фразу: «Его превосходительство почивает». Но узнав, что Рубановской покровительствует сам Воронцов, дама, оказавшаяся женой губернатора, моментально преобразилась, «поплыла навстречу, раскрыв для объятий пухлые руки». Все сатирические детали служат здесь одной цели: сорвать маску с «великих мира сего».

Знатный тобольский медик Петерсон, к которому пришлось обратиться Радищеву в связи с трагической болезнью жены, весь — воплощенная самоуверенность, человек, привыкший к поклонению и пресмыкательству. Он сразу вызвал антипатию у Александра Николаевича, и портрет дан в его восприятии. Радищева раздражали «нагловатые глаза» знаменитости, «указательный палец с длинным отрощенным ногтем, похожим на птичий коготь», которым он «почесывал двойной подбородок», «низкие предупредительные поклоны, и расшаркивание ножкой» и, наконец, безапелляционность суждений. Лекарь определил простудное заболевание, ослабление сердца, выписал микстуру и преспокойно ушел. Стоило мучать больную и везти ее всю ночь, чтобы потом получить подобную помощь. Нужны были какие-то кардинальные меры, а здесь… Микстура и полное равнодушие нагловатой знаменитости. Эпизодический образ Петерсона позволяет глубже передать личную трагедию Радищева.

Автору романа «Петербургский изгнанник» удаются массовые сцены, в них — диалог и контрастность образов. Возьмем сцену картофельного обеда. За одним столом оказались купчиха, поп, попадья и мужики. Изумление всех неподдельно: «Гусь свинье не товарищ». Но Радищев говорит, что в его доме все одинаково уважаемы (2, 354). Хозяин расхваливает достоинство нового кушанья — картофеля. Все довольны. Аверка запевает