— Так точно, куратор! — я уже не различала голоса, едва улавливала лишь их суть.

Я видела сапоги, что встали у моего тела. Но даже не пыталась рассмотреть новоприбывшего.

— Эй, вот плата. Никому не говори о сегодняшнем. Поняла? — меня пихнули не сильно ногой, и рядом с моим лицом упал маленький мешочек. Я колебалась, стоит ли ему отвечать, но в итоге просто произнесла:

— Поняла, — то ли прошептала, то ли промычала. Но этого оказалось достаточно, и меня оставили одну.

Голос охрип. Пошевелиться было страшно. Пока лежишь неподвижно, боль утихает, но и оставаться тут не стоит. Сейчас завоз. Сюда могут зайти и другие. Я собрала все свои силы. Сейчас. Пять минут, и я встану. И еще пять. Еще бы, но надо. Надо уходить отсюда. Сжав зубы, я встала на четвереньки. Шатаясь и держась за прутья, попыталась подняться в полный рост. Больно. Гребаные твари. Это они прокляты, а не животные.

Подол был порван и в крови. Правый глаз начал заплывать, а губы опухли. Я подняла мешочек и двинулась к выходу, но споткнулась о тяжелый взгляд медведя, который стоял на своем месте, словно каменная статуя.

— Что? Думал, только вам живется хреново? Некоторым людям приходится не намного легче. Спектакль окончен. У тебя уберусь завтра, не обессудь.

Как я доползла до своего сарая, не помню. Шла на автопилоте, но отчетливо слышала шепотки вокруг. Во дворе было много народу, но все они расплылись в неясное серое пятно, как будто я находилась в тумане. Когда я наконец достигла порога, моя дочь не проронила ни слова. Она просто взглянула на меня с тревогой и помогла добраться до лавки, а затем и раздеться. Вода была горячей. Даже обжигающей. Но мне это было необходимо — смыть с себя следы этих отморозков, их грязь и унижения.

— Я сожалею, что тебе пришлось это видеть, — произнесла я, стараясь сдержать слезы.

— Все хорошо, — ответила она, и в ее голосе была удивительная уверенность. — Я видела подобное раньше. Со второй женой отца.

— Ясно, — проговорила я, не зная, что еще сказать.

— Все хорошо, мам. Правда. Я все понимаю. Поплачь. Может, немного станет легче. А потом мы ляжем, и я расскажу тебе сказку. Давай?

— Я только за, малыш. Я очень-очень хочу услышать сказку. Только, если там счастливый конец.

— Конечно. На то она и сказка. Какая же сказка, если конец плохой? Нет. Конец должен быть счастливый. С ярким солнцем или проливным, летним дождем.

— Разве дождь — это счастье? — спросила я, пытаясь отвлечься от своих мыслей.

— Конечно! После дождя радуга и трава растет. После дождя природа начинает петь. После дождя воздух наполнен свежестью и чист от пыли. Дождь — это счастье, мам. Самое большое счастье, о котором все мечтают.

— Красиво, радость моя. Ты очень красиво это описала. Значит, расскажи мне сказку, где в конце непременно пойдет дождь.

— Хорошо. Знаю такую. Мам?

— Да, дорогая?

— А мы увидим летний дождь?

— Обязательно. Обязательно увидим и вздохнем полной грудью, чистый, без пыли воздух. Вот увидишь.

Мы сидели в обнимку. Я в горячей воде, Рада устроившись на полу рядом, поглаживала мою спину, а я в ответ делала то же самое. В этой тишине, каждый из нас мечтал о дожде, о том, как он смоет все печали и принесет свежесть. Я представляла себе, как капли стучат по крыше, как воздух наполняется ароматом земли и зелени. Но в то же время в голове возникал вопрос: дождемся ли мы его, на самом деле?

Глава 10

У меня чудесная дочь. Она умная, самостоятельная, и каждый день меня восхищает своей мудростью и силой духа. Благодаря ей я смогла взять себе самовольный отгул, что стало настоящим подарком — возможность просто отлежаться, расслабиться и восстановить силы. Этот день стал для меня временем размышлений и осознания того, что, к сожалению, я не слишком хороша в роли матери. Я поняла, что не уделяю своей Радости должного внимания и времени, и это чувство гложет меня изнутри.

Каждый день я спешу, погружаясь в свои дела и заботы, не замечая, как быстро летит время. Утром я ухожу, когда моя дочь еще спит, и в этот момент мне бы хотелось остаться рядом, обнять её и пожелать доброго утра. Но вместо этого я только забегаю в обед, принося дрова, и быстро закидываю в рот то, что Рада приготовила. Я целую её на прощание и снова исчезаю в суете дня, возвращаясь домой только тогда, когда она уже спит.

В этой круговерти я не обращаю внимания ни на чистоту в нашем сарае, ни на вкус еды, ни тем более, на количество дров. Я даже не замечала, что моя малышка, оказывается, не тратила все дрова, а лишь столько, сколько требуется на готовку. Остальное она прятала в тайник под половицами у печки, где было сухо, и никто не мог этого увидеть.

Меня охватывает смешанное чувство гордости и огорчения. Я бы могла отругать её за то, что она сидит в холоде, но в то же время мне хочется плакать от того, насколько она запасливая и заботливая. Благодаря её умению бережно относиться к ресурсам, я смогла позволить себе просто лежать и восстанавливать силы. Главное — не стонать, когда нужно подняться или перевернуться на другой бок. Гематомы расплылись по животу и лицу, на руки с коленями, вообще без разницы. А вот отбитые внутренние органы, меня беспокоят и очень злят.

В таком состоянии я не могу не только залезть на дерево, но даже встать с кровати. Иногда меня охватывает гнев на тех, кто довел меня до такого состояния. Я бы с радостью отомстила, но боюсь, что в итоге и сама окажусь рядом с ними. Если бы я знала, что никто не узнает о моих действиях, я бы не задумываясь пошла на грех. Но мысль о Раде останавливает меня. Она — моя опора, и я не могу позволить себе подвести её.

К обеду, выспалась. И поплевав в потолок, встала и вышла на импровизированную кухню. Надо посмотреть, во сколько меня оценили.

— Да ладно? Не плохо. — пять серебряных монет. Нет, не так. ПЯТЬ СЕРЕБРЯННЫХ монет. Это пятьдесят меди. Это же почти целое состояние. Я рассчитывала на меньшее, зная расценки