Недалеко от камина, так что доставали струйки дымного горячего воздуха, между елью и белым роялем с золотой геральдикой находился стол, за которым главенствовал известный столичный банкир, влиятельный предприниматель Яков Владимирович Бернер. Рекламы его банка высвечивались на огромных уличных щитах. Вывески его корпорации сияли на крышах московских зданий, прожигая синюю ночь своими неоновыми иероглифами.

Бернер, моложавый, худой, с яркими черными глазами, красными свежими губами на бледном, тщательно выбритом лице, сидел вполоборота на резном стуле. Радостно, остро смотрел, как танцовщица в прозрачном трико поднимает под прямым углом длинную сильную ногу. Его волновала ее голая подмышка, гладкое обтянутое бедро. Хотелось поймать ее, крепко и больно сжать, почувствовать, как бьется, трепещет в объятиях ее горячее влажное тело.

— Скажи, дорогой, правда ли, что ты сам подбирал этот ансамбль, осматривал каждую балерину, как лошадь? Заглядывал ей в зубы, обмерял икры?

Его жена Марина, красивая и насмешливая, перехватила его жадный взгляд, недовольно выставила нижнюю губу. Они были женаты полтора года, она была беременная, на третьем месяце, ее живот туго обтягивала зеленоватая ткань английского вечернего платья, и никто не замечал ее беременности. Но Бернер чувствовал, как изменился в дурную сторону ее нрав, как часто она раздражается и уже едва выносит запах пахучих соусов и рыбных блюд.

— Да, дорогая, — отшутился Бернер. — Именно как табун лошадей. Но поверь, ни одну из них я не пытался оседлать. У меня есть ты, моя дорогая лошадка!

За новогодний стол Яковом Владимировичем были приглашены гости. Кто случайно, подвернувшись под руку перед самым праздником, кто по праву называться другом дома, кто из соображений полезности, находясь с Бернером в деловых отношениях. Было произнесено несколько тостов, пили водку, виски, итальянское вино, французское шампанское. Умягченные и благодушные, разгоряченные напитками и музыкой, разговаривали, но так, чтобы их непременно услышал хозяин стола, одарил улыбкой или одобрительным взглядом. Бернер внутренне усмехался, не скупился на улыбки и взгляды.

Говорила гостья из Франции, русская княгиня, находившаяся в родстве с российским императорским домом. «Августейшая», — язвительно шепнула мужу Марина. Княгиня была стара, кожа ее была сухой, словно сброшенная на песок шкурка змеи. Волосы, седые, пышные, с голубоватым оттенком, напоминали взбитые сливки. Губы, окруженные множеством морщинок, напоминали пластинчатую изнанку гриба. На морщинистой, склеротической руке красовался бледно-зеленый изумруд.

— В нынешний приезд Москва мне особенно нравится, — говорила княгиня, держась очень прямо, вытягивая из кружевного воротника черепашью шею. — Очень много красивых, хорошо одетых людей. Такие светлые, жизнерадостные лица. Вот что значит освободиться от большевистского гнета! И конечно, очень много красивых отремонтированных особняков. Я, знаете, посетила особняк на Полянке, принадлежавший до революции нашей семье. Меня поразило хорошее содержание комнат. Даже медная люстра, которую я помню с детства, все еще висит в прихожей.

— Не исключено, — Бернер улыбнулся, поощряя ее несколько пергаментную шелестящую речь, — не исключено, что скоро появится закон, по которому собственность, отобранная в революцию, будет возвращена ее прежним владельцам. Мои друзья-депутаты разрабатывают новый законопроект. Как знать, может быть, вы скоро сможете вернуться в свое родовое гнездо!

— О, это было бы чудо! — тихо закачала головой княгиня, прикрывая глаза желтыми, как у совы, веками. Казалось, она вспоминает туманные образы детства.

— А верно ли, — Марина с едва заметным акцентом передразнила княгиню, — верно ли, что коли в России восстановят монархию, то монархистам пожалуют титулы графов, князей и баронов? Можем мы с мужем рассчитывать?

— О, непременно! — улыбнулась княгиня, показывая фарфоровые зубы, похожие на край тарелки. — Ваш замечательный муж столько делает для восстановления русской монархии!

— Барон фон Бернер! — хохотнул сидящий за столом весельчак Сегал, пористый розовый нос, сияющая, загоревшая под банным кварцем лысина, белые, как пух одуванчика, волосы. — Остзейский немец!

Бернер строго посмотрел в его сторону, и тот, слабо хихикнув, умолк. Княгиня приехала в Москву на средства и по приглашению Бернера. Он же через несколько дней отправит ее в Екатеринбург, где княгиня желала побывать на месте захоронения царских останков. Взять горстку земли, в которой, как она говорила, содержится «частичка мощей императора». Бернер уже заказал ей гостиницу, автомобиль, провожатого, поговорил по телефону с губернатором. Взамен же он надеялся на протекцию княгини, которая была в родстве и дружбе с влиятельными политиками Франции, где Бернер собирался открыть сеть бензозаправок. «Николай» — так думал он назвать свою фирму, торгующую за границей бензином, в честь убиенного императора.

Официант в белом, узком в талии сюртуке, в кружевной рубашке с бантом, похожий на тореадора, картинно поднес серебряное блюдо с нарезанными ломтями осетрины. Незадолго до этого целый осетр, чешуйчатый, волнообразный, с букетиком бумажных цветов в остроконечном клюве, был продемонстрирован застолью. Теперь же, рассеченный на ровные ломти, лежал на блюде. Официант изящно взмахивал перламутровой лопаточкой, цеплял порции, клал на свежие тарелки, не забывая подложить серебряной ложечкой горстку благоухающего хрена.

— Господа, такая чудная еда! Можно сказать, объедение! — Сегал поднялся, роняя салфетку, держа хрустальную рюмку. — Предлагаю выпить за здоровье нашего друга и, не боюсь сказать, благодетеля, собравшего нас за этим дивным столом! За Якова Владимировича, у которого, смею надеяться, новый год будет не только годом приращения его несметных капиталов, но и в буквальном смысле Годом Приращения!… Кстати, чтоб не забыть! — Он быстро сменил свою напыщенную патетическую речь на смешливую, с хрипотцой и одесским акцентом.

— Анекдот! Два еврея терроризировали деревню с помощью своих двух обрезов! — И, не дожидаясь, когда засмеются другие, захохотал, бурно тряся животом. Полез через стол чокаться с Бернером.

Бернер не рассердился на него, а насмешливо наблюдал, как он погружает в хрустальную рюмку толстые губы, неряшливо сует в рот большой кусок осетрины.

— Скажи, почему, — язвительно спросила Марина, — когда еврей рассказывает такие истории, это называется анекдотом, а когда члены общества «Память», то это — антисемитская выходка?

Марина не любила Сегала, не понимала, почему муж терпит подле себя этого неопрятного и неумного балагура. Бернер оценил остроумное замечание жены, но не стал ей объяснять, что дорожит Сегалом как музейным экспонатом из прошлого, когда он, неопытный молодой инженер, делал первые робкие шаги в бизнесе и Сегал, матерый адвокат, спас его от уголовного преследования.

Он обернулся туда, где за белым роялем стоял небольшой столик. Без вина, с бутылкой минеральной воды и бутербродами за столиком сидели его телохранители, дюжие парни в зеленых взбухших пиджаках, и вместе с ними — начальник службы безопасности ингуш Ахмет, рыжеватый, жилистый, с подстриженной щетиной. Ахмет перехватил взгляд хозяина, посмотрел на лежащий перед ним мобильный телефон, отрицательно покачал головой. Бернер понял — ожидаемого звонка не было. Долгожданное известие запаздывало.