К 7 ноября в полку остался лишь один дембель — ярый залетчик Ширяев, который целыми днями или пьянствовал, или слонялся по казарме в кителе со споротыми погонами.

В отличие от Ширяева, Игорь чувствовал себя неважно — простудился. Все вновь прибывавшие в Кирк-Ярве солдаты рано или поздно простужались и заболевали. Климат тут гиблый. Постоянная почти стопроцентная влажность, сильнейшие ветры, периодические заряды метелей, сильный холод (поселок находился в котловине), сменяемый неожиданной оттепелью (сказывалось дыхание близкого моря), резкие скачки давления. Кроме того, опустившаяся полярная ночь — она здесь продолжалась с ноября до января — нагнетала апатию, душевный дискомфорт и депрессию. Добавим к этому радиоактивный фон — в нескольких километрах от гарнизона находилось кладбище радиоактивных отходов.

В канун «красного дня календаря», 7 ноября, Полторацкий почувствовал себя особенно хреново. Игорь не пошел на вечернюю поверку, сразу после ужина плюхнулся в койку и забылся тяжелым, нездоровым сном. Постоянный комок в горле и сопли, забившие нос, мешали дышать. Вдруг поступление воздуха в легкие Полторацкого прекратилось вообще. Голову Игоря накрыла плотная ткань, чьи-то руки крепко схватили за горло, тяжелый груз навалился на ноги, безжалостный кулак ударил в пах.

Боль прошила Гошу насквозь, на время лишила сил. Но это было ничто по сравнению с муками удушья. Ворсистая ткань забила рот и нос, железные пальцы сдавили горло и полностью перекрыли кислород. Игорь начал умирать. Когда удушье стало совсем нестерпимым, мозг Полторацкого прошила ослепительно-белая молния, пробудившая скрытые силы и давшая последний шанс. Повинуясь неведомому ранее инстинкту (разум бездействовал), руки Игоря, по чьему-то недосмотру оставшиеся свободными, схватили ненавистную ткань и с оглушительной треском ее располовинили. Вырвавшись наружу, руки, напрягшись, оторвали вражеские клешни от измученного горла. Глоток воздуха вернул полутруп к жизни.

Гоша издал горловой клик. Ноги стряхнули тяжесть, тело распрямилось. Перед глазами плыли круги, голова была чугунно-тяжелой, но руки и ноги действовали исправно, как бы сами по себе.

Враги были повержены и обращены в бегство. Гоша, тяжело дыша, пошел по проходу. На койке Черемисова не было одеяла, и сам Черемисов тоже отсутствовал. Гоша откашлялся и проскрежетал:

— Внимание, ТЭЧ! Все участники этого паскудства будут выявлены и наказаны — им предстоит смыть содеянное кровью, потом и слезами! Черемисов разжалован в караси, с остальными разберусь позже. Ночью возле моей кровати устанавливается мертвая зона. Любого приблизившегося немедленно и без предупреждения замочу. А теперь — отбой!

Утром Полторацкий (поздравим его с 68-летием Великого Октября) настолько расклеился, что ему не хватило сил подняться с койки. Подошедший Охримчук сочувственно покачал головой:

— Захворал ты, хлопчик. После завтрака пойдешь в санчасть, а пока полежи, порцаечку тебе принесут.

Надо пояснить, что такое «порцайка». Этим страшноватым словом в Кирк-Ярве обозначалась солдатская порция пищи. Скажем, завтрак — три куска белого хлеба, четыре куска сахара-рафинада, кружочек масла и фляжка кофе. Ужин — то же самое, но вместо кофе — чай. С обеда порцайки почему то не носились.

Сквозь дрему Гоша слышал, как Охримчук разносил Черемисова за порванное одеяло. Черемисов убедительно отмазывался (на сей счет у него имелся богатый опыт бывшего карася). В итоге Охримчук приказал черпаку сегодня же заштопать огромную прореху, и на этом инцидент был исчерпан.

ТЭЧ пришла с завтрака, Жужгов принес порцайку и помог Гоше встать и одеться. Борясь с тошнотой, Полторацкий съел хлеб с маслом и потащился в санчасть. В приемном покое врачиха бегло осмотрела больного и измерила температуру. Термометр показал сорок градусов.

— Ты где раньше был? Осложнение хочешь заработать?

Гоша, покрытый испариной от слабости, одышливо не очень внятно пробормотал в том духе, что осложнения не хочет, и надеется, что такая очаровательная женщина его, безусловно, вылечит.

— Комплименты потом, больной! Вот, примите таблетки. Белье чистое? Немедленно в постель!

Гоша прошел в раздевалку, сдал форму, облачился в больничную пижаму, и, едва добравшись до палаты, рухнул койку и сразу же заснул.

Проснулся Гоша только после ужина. Перед ним на табуретке стоял поднос с едой и пластмассовой стаканчик с таблетками. Полторацкий принял таблетки и запил их чаем. Есть не хотелось. Гоша чувствовал себя лучше, чем утром, но температура не спала. Гудела голова, пламенели щеки, болело горло.

В палате было тепло (в таком тепле Гоша давно уже не спал). Стены оклеены обоями, пол застлан линолеумом. Все, как у людей.

Рядом с Гошей на соседней койке сидел парень в больничном халате.

— Ты кто?

— Олиференко. Алексей, — грустно откликнулся Алексей Олиференко.

— Когда призвался?

— Двадцать девятого октября.

— Прошлого года?

— Этого.

Парень и десяти дней еще не служит, а уже в санчасти. Вот жизнь!

— Так значит, ты дух? А почему грустный? Дух должен быть веселым — что ему еще остается делать? Чем страдаешь?

— Почки у меня больные — пиелонефрит. Как сюда приехал — сразу отказали. Сейчас вот откачали, и вызывают на комиссию.

— А потом, получается, домой? Так радоваться же надо, а не грустить!

— А вдруг снова прихватит? У меня здесь был такой приступ, что я чуть не умер. Больше не хочется.

(Самое время сделать небольшое пояснение. В то пост-застойное, пост-андроповское время, когда о перестройке еще только начали говорить, когда за каждым бугром нам мерещился злой, коварный, агрессивный и недремлющий враг, в армию загребали граждан призывного возраста практически без разбора, гуртом — студентов, диссидентов, отсидентов, уркаганов, адвентистов, евангелистов, нацистов, пацифистов, лиц без гражданства, бомжей, бичей, язвенников, почечников, эпилептиков, энуретиков, очкариков с коррекцией зрения до восьми диоптрий, венерических больных — в общем, всех, кто попадался под горячую руку районного военкомата или военно-учетного стола. Тогда же были введены так называемые «диетические столы» для солдат, страдающих хроническими заболеваниями желудочно-кишечного тракта. Следующим шагом должно было быть, по-видимому, введение строевых костылей для тех, кто не может передвигаться на своих двоих. Это все к тому, чтобы объяснить, почему гражданин Олиференко, больной хроническим пиелонефритом, попал в Советскую армию).

Ночью наступил кризис. Постель Полторацкого промокла от пота. Спал он беспокойно, дергал ногами, стонал, ворочался, но под утро крепко заснул. Пробудился Гоша только после завтрака — мокрый, взъерошенный, бледный, как-то сразу похудевший, но почти здоровый!