На площади Героев проходили партейтаги, демонстрации поддержки и церковные службы, до оптического обмана схожие между собой.

Менялись только сановники на трибунах и лозунги на транспарантах, народ неизменно был тот же. С официальными визитами приезжали новые идолы, возлагали цветы в том же самом месте. Цветы, однако, быстро вянут, не оставляя следа от визитов. Эрнесто Че Гевара в пелерине и самом знаменитом берете мира, печально ковыляя за солдатами, несущими венок, не обязан знать, что повторяет путь и копирует жесты Миклоша Хорти и Адольфа Гитлера. А после него там же, уже на цветной пленке, появляется Маргарет Тэтчер с принцем Чарльзом, который явно мучается, не зная, куда себя деть, и неуклюже топчется на одном месте. Закаленные в таких боях ветераны дипломатического корпуса подсказывают ему, куда надо встать и когда подойти к Могиле Неизвестного Солдата. Принц подходит и беспомощно мнет в руках веточки венка.

Не обошлось и без генерала Ярузельского, как обычно, невозмутимого, в столь же знаменитых, как берет Че Гевары, темных очках. Не знаю только, почему сразу после кадров с Ярузельским, возлагающим венок, популярный венгерский бард Тамаш Чех поет: «Русский брат, возвращайся домой». Может, он предлагает генералу вернуться в Сибирь, где тот одно время жил, за что много лет спустя и получил от ультраправого президента (благодаря выразительной ошибке) орден Сибиряка?[50]

Ну да, конечно, я подтасовываю факты; после песенки Чеха появляются кадры, показывающие выход советских войск из Венгрии. Вот пограничный мост, командующий советскими войсками нежно прощается с венгерскими офицерами: объятия, поцелуи, прощальные взмахи рук уже с противоположных сторон границы, будто расстаются страстные влюбленные, которые не могут дождаться новой встречи. А все потому, что во время символических похорон Имре Надя на площади Героев Виктор Орбан сказал, что русские должны уехать из Венгрии. И русские уехали. И даже не вернулись, как сделали это в 1956 году, не разворотили будапештских улиц гусеницами танков.

А все же, когда на площади чеканили шаг русские войска, каждого пробирала дрожь, парады вермахта были маршем военной мощи, это настоящие армии Гога и Магога. Когда же в фильме Янчо маршируют «сильные, сплоченные, готовые» гонведы, едут конные жандармы с петушиными перьями на шляпах, когда крутят педали отряды велосипедистов, стучат колеса тачанок со станковыми пулеметами, это не что иное, как парад беспомощности в маскарадном костюме силы.

Я присутствовал на одном массовом сборище на площади Героев, хотя оно и не вошло в фильм Миклоша Янчо — это случилось уже после того, как фильм был снят, к тому же не было там ни одного знаменитого вождя, разве что Иштван Чурка[51], но это все равно как если бы на стадионе Уэмбли играл сегодня клуб «Вашаш» — абсолютная несовместимость субъекта и места. Шел 2002 год, посткоммунисты из MSZP[52] только что победили на парламентских выборах. Площадь Героев кипела от бессильной ярости тысяч сторонников крайних правых, убежденных в фальсификации выборов; полоскались на ветру красно-бело-зеленые знамена с вырезанной посередине дырой и зелено-белые флаги «Ференцвароша»[53], шелестели флаги с поясами Арпадов[54], происходило какое-то prêt-à-porter национальной моды: кроме банальных скинхедовских берцев можно было встретить черные и синие гусарские куртки, императорско-королевские полевые мундиры; старики, увешанные медалями, словно манекены из военного музея на Замковом холме, вышли прогуляться по городу. Было торжественно и спокойно — полиция не разгоняла еще антиправительственных демонстраций, вслепую стреляя петардами и распыляя слезоточивый газ, болельщики и скины еще не поджигали машин, прохожие не получали резиновыми дубинками по голове. Все это пришло четырьмя годами позже, когда показы националистической моды превратились в настоящие баталии, о которых оторопело оповещали мир международные информационные агентства. А тогда все это было еще фольклором, своеобразным «táncház», домом танца, где культивируются традиции народных танцев в региональных национальных костюмах.

Эмиль Чоран в своих «Тетрадях 1957–1972» вспоминает поговорку: «венгр счастлив, когда плачет». Чорану она очень нравится, в своем дневнике он и сам постоянно подчеркивает сильную потребность поплакать в свое удовольствие. Плач — это чистая физиология; у одних в этом смысле — запоры, другие страдают слезливым поносом. Истинного уныния не одолеть слезами, оригинальная венгерская депрессия не вызывает слез (хотя о них охотно говорится), гораздо хуже — она приводит к хроническому отчаянию.

Неизлечимая тоска венгерской провинции показана в фильмах Белы Тарра. Снятые по романам Ласло Краснахоркаи «Сатанинское танго» и «Гармонии Веркмайстера», они настолько идут вразрез с современным кино, что от них невозможно оторваться, хотя, собственно, ничего особенного в них не происходит. Медленные черно-белые кадры темных деревень и местечек, в мнимом спокойствии которых притаились безумие и преступление — однояйцевые близнецы отчаяния. Эти длинные фильмы («Сатанинское танго» длится семь часов, «Гармонии» — два с половиной), где герой несколько невыносимо долгих для любителя популярного кино минут вязнет в дорожной грязи, действуют, как кружка Эсмарха с концентрированным бульоном венгерскости. Той самой венгерскости, что ведет растительное существование вдалеке от будапештских мод, супа-гуляш в чарде[56] для туристов, шумных торжеств по случаю национальных праздников. Книги Краснахоркаи показывают мир восьмидесятых, мир до рекламных кампаний в супермаркетах и дотаций Европейского союза. Это планета грязи и безнадеги, а не пестрая Европа реклам. Но этот мир по-прежнему существует где-то под кожей, как черные цифры, спрятанные под фальшивой позолотой защитного слоя.