Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Про Баррона говорят, что он весь в маму, хотя та мастер эмоций, а он — удачи. Мать может завязать разговор или подружиться с кем угодно. Искренне верит, что мошенничество — игра.
И ей нужно все время выигрывать, во что бы то ни стало.
Получается, я должен был уродиться в папу, мастера удачи, но увы. На нем все в семье держалось. Пока он был жив, мама почти не сходила с ума. Это после его смерти она начала гоняться напропалую за миллионерами. Без перчаток. Когда очередной парень проснулся после морского круиза по уши влюбленный и недосчитался ста кусков, его адвокат позвонил в полицию.
Но она по-другому не может. Просто обожает аферы.
Постоянно пытаюсь убедить себя, что я-то не такой, но на самом деле мошенничать тоже люблю.
Листаю дальше без особой цели. Может, что-то знакомое увижу, а может, наткнусь на забавный семейный секрет. В середине блокнота между страницами скрепкой приколот конверт. Надписано: «Чтобы не забыть». Внутри серебряный амулет памяти с выгравированной надписью «помни» и целым голубым камнем. Тяжелый, серебро местами потускнело, похоже — старая работа. Как те у Одри, против проклятий.
Амулеты появились тогда же, когда и мастера. Чтобы сделать такой, надо проклясть камень — только камни впитывают магию целиком, даже отдачу. Проклятый камень отведет заклятие того же типа. К примеру, мастер удачи может заколдовать кусок нефрита и носить его при себе; если кто-то захочет забрать удачу — нефрит расколется, а ей ничего не будет. Каждый амулет срабатывает только один раз и только для одного типа проклятий. Но все равно — защита. Золото и серебро, дерево или кожа не годятся, только камни. Кому что нравится — амулеты делают из всего, начиная с гальки и заканчивая гранитом. Если у меня в руках не подделка — то вся сила в голубом самоцвете.
Интересно: правда мамин или она стащила чью-то семейную реликвию? Забыть про амулет памяти — смешно. Сую его в карман.
И снова за уборку. Машина для пуговиц, пакеты с упаковочной пленкой, ржавый меч, три непонятно чьи сломанные куклы, опрокинутый стул (в детстве я его боялся, потому что за день до того, как Филип и Баррон его притащили, видел точно такой же по телевизору), хоккейная клюшка, куча боевых медалей. Уже почти двенадцать. Я наконец-то закончил уборку, руки и штаны почернели от грязи. Выкидываю пачки газет, каталогов, сто лет как просроченные счета, полиэтиленовые пакеты с вешалками и клюшку.
Меч ставлю к стенке.
У крыльца скопилось уже порядочно мусорных мешков. Скоро придется на свалку ехать. Перевожу взгляд на чистенькие аккуратненьки соседские дома — подстриженные лужайки, свежевыкрашенные двери, а потом обратно на нашу берлогу. На окнах кривые ставни, одно стекло разбито, краска облупилась, кедровые доски посерели. Дом гниет изнутри.
Оттаскиваю от дорожки проклятущий стул. По лестнице спускается дед, покачивает у меня перед носом ключами.
— Жду к ужину.
Сжимаю ключи так, что металл с силой врезается в ладонь. Бог с ним, со стулом. Твердой походкой направляюсь к машине, как будто у меня и правда прием назначен и опаздывать не дело.
Доктор Черчилль принимает в Принстоне, на Вандевентер-авеню. Так, во всяком случае, написано в Интернете. Паркуюсь около соседнего ресторанчика и внимательно осматриваю себя в зеркале заднего вида. Пальцами приглаживаю волосы. Похож я на хорошего, правильного мальчика? Руки до сих пор грязные от черной жирной пыли, хотя я их три раза помыл, когда останавливался у магазина выпить кофе. Вхожу в приемную. Так и хочется пальцы о джинсы вытереть.
Подхожу к стойке. Там женщина отвечает на телефонный звонок. Кудряшки выкрашены в рыжий, очки висят на нитке с бусинками. Сама, интересно, нанизывала? Рукоделие у меня подсознательно ассоциируется с дружелюбием. Лет пятьдесят на вид. Седина пробивается, лицо в морщинках.
— Здравствуйте, у меня назначено на два.
Не улыбается, смотрит серьезно и что-то выстукивает у себя на клавиатуре. Я-то знаю, ничего она там не увидит, в компьютере. Мне того и надо. Все по плану.
— Как вас зовут?
— Кассель Шарп.
Как можно больше правды — а вдруг потребуются детали, попросят удостоверение. Она стучит по клавишам, пытаясь попять, кто же из нас ошибся, а я изучаю обстановку. На двери в кабинет только один доктор указан — Эрик Черчилль, д. м. н., значит, та дамочка в сиреневой униформе — медсестра. На шкафу темно-зеленые конверты с историями болезни. Впереди на стойке скотчем приклеено объявление о часах работы. Бланк фирменный. Тянусь к нему.
— Не могу вас найти, мистер Шарп.
— Правда?
Рука останавливается на полпути. Если сейчас стащу объявление — заметит.
— Какая досада!
Надо прикинуться расстроенным. Пускай пожалеет бедного мальчика и еще поищет, а лучше — пойдет и спросит кого-нибудь.
Не очень-то она купилась на мое липовое отчаяние. Похоже, даже разозлилась, никакого сочувствия.
— Кто вас записывал на прием?
— Мама. Может, она свою фамилию продиктовала?
Медсестра достает зеленую папку и кладет на стойку, совсем близко от меня.
— Никакого Шарпа. Может, ваша мама перепутала? — Взгляд у регистраторши непреклонный.
Глубоко вздыхаю и концентрируюсь. Здесь важно не выдать себя. Лгуны обычно дотрагиваются до лица, путаются в словах, вздрагивают. Десятки очевидных предательских мелочей: они часто дышат, говорят сбивчиво, краснеют.
— Ее фамилия Сингер. Проверьте, пожалуйста.
Поворачивается к монитору, а я стягиваю со стойки папку и прячу под курткой.
— Нет, никакого Сингера. — Теперь уже явно злится. — Не хотите позвонить матери?
— Да, пожалуй.
С сокрушенным видом поворачиваюсь и одновременно сдергиваю объявление. Заметила или нет — сказать не берусь. Заставляю себя не оглядываться, твердо иду к выходу, одной рукой придерживаю папку под курткой, а другой прячу объявление. Все шито-крыто.
Позади открывается дверь, слышу женский голос (пациентка, может быть, даже та, чью историю болезни я стащил):
— Не понимаю. Если меня прокляли, почему не сработал амулет? Посмотрите, тут же изумруды; вы что, хотите сказать — это подделка? Как в дешевых лавчонках?…
Ровным шагом иду к выходу.
— Мистер Шарп. — Мужской голос. Почти добрался до двери, только пара шагов еще, но я останавливаюсь. План не сработает, если меня здесь запомнят, а пациента, за которым пришлось гоняться, запомнят наверняка. — Да?
Доктор Черчилль загорелый и худой, белоснежные вьющиеся волосы коротко подстрижены. Рассеянным движением он сдвигает очки с толстыми линзами на кончик носа.
— Не знаю, кто напутал с вашей фамилией, но у меня как раз есть немного времени, проходите.