— Суду все ясно, — пробормотал он озадаченно. Просмотрев том уже повнимательнее, Пафнутьев еще в нескольких местах нашел клочки удаленных документов — показаний, признаний, протоколов. — Суду все ясно, — повторил он, захлопывая том.

— Разрешите? — снова приоткрылась дверь, и в кабинет заглянул все тот же незнакомец.

— Всегда вам рад, — ответил Пафнутьев. — Давно жду.

— Мы знакомы? — удивился гость.

— Вряд ли.

— А как же понимать...

— Шутка.

— О! — восхитился тот. — Здесь так редко встретишь человека, способного...

— Да, я такой, — кивнул Пафнутьев.

— Игорь Александрович Шумаков, — незнакомец протянул руку. — А вас, простите?

— Сейчас вспомню... Ах, да... Пафнутьев моя фамилия. А зовут Павел Николаевич.

Шумаков быстрым, наметанным взглядом скользнул по обложкам томов уголовного дела и в ужасе закатил глаза:

— Значит, на вас это дело повесили!

— Это хорошо или плохо?

— Смотря для кого!

— Для меня, конечно!

— Плохо.

— Почему?

— Ну что тут говорить... Я закурю?

— Конечно.

Шумаков сел на стул, закинул ногу на ногу, щелкнул сверкающей зажигалкой, пустил дым к потолку.

— Павел Николаевич... Вас, видимо, должны были просветить... Вы же не первый беретесь за это дело.

— Просветили.

— Вы, наверно, догадались, что дело это не столько экономическое или уголовное, сколько политическое.

— Догадался.

— Вот видите... У нас любое дело, как только переваливает за десять миллионов, становится политическим. Украдете миллион долларов — посадят быстро и надолго. Украдете десять миллионов — начинаются проблемы. Многочисленные, убедительные, но все в вашу пользу. Украдете сто миллионов долларов — все! Вы надежда нации, опора государства, лицо, приближенное к императору. Как говорили классики — надежда русской демократии.

Пафнутьев помолчал, взяв верхний том, с силой бросил его на стопку, склонив голову, посмотрел на выползавшую из страниц пыль.

— Пыль, — сказал он.

— Не понял?

— Пыль, говорю, вылезает из томов.

— Да, — кивнул Шумаков, — я вас понимаю. С этими томами надо обращаться осторожнее. В них столько пыли, столько пыли, что она становится взрывоопасной. Знаете, это как в шахтах, где темно, сыро и ничего не видно... Так вот, есть шахты, которым присвоена специальная категория — опасные по пыли.

— Там темно и сыро? — Пафнутьев кивнул на тома уголовного дела.

— Да, там темно и сыро. Впрочем, сырость можно назвать мокрухой. В наших с вами кругах чаще употребляется именно это слово. Я немного занимался этим делом... И знаю, о чем говорю.

— Этот человек... Я имею в виду Лубовского... Надежда русской демократии?

— Конечно! — воскликнул Шумаков. — Он содержит партии, фонды, у него своя пресса... Вы читаете утреннюю газету и даже не догадываетесь, кто ее владелец, кто именно в это утро пудрит вам мозги, кто в этот вечер учит вас жить. Его принимает не только наш, не менее охотно с ним беседует и тот президент.

— Заокеанский? — ужаснулся Пафнутьев.

— На той стороне Атлантики, — осторожно поправил Шумаков.

— Надо же!

— Скажу больше... Мне известен случай, когда заокеанский, как вы выражаетесь, звонил нашему и справлялся о здоровье Лубовского, о его делах и успехах. — Шумаков постучал указательным пальцем по стопке уголовного дела, чтобы у Пафнутьева не осталось никаких сомнений, о ком идет речь.

— Надо же! — повторил Пафнутьев. — Простите, Игорь Александрович... Вы говорили о темноте и сырости... Если я правильно понял, это дело не просто безнадежное, а... опасное?

— Да, так можно сказать.

— Мне кто-то говорил, что мой предшественник, который оказался слишком уж азартным... Попросту исчез! Это правда?

— Исчез, — кивнул Шумаков, как бы что-то преодолевая в себе, будто Пафнутьев затронул тему, о которой здесь говорить не принято, его вопрос прозвучал дурным тоном.

— Но человек не может вот так просто исчезнуть!

— Почему? — Шумаков пожал плечами, будто услышал слова не просто наивные, а даже глуповатые. — Очень даже может. В России каждый год исчезают около тридцати тысяч человек, вам это известно?

— Но некоторые потом находятся? Сбежавшие мужья, отбившиеся дети, загулявшие девочки...

— О! Павел Николаевич! Не надо! — Шумаков махнул рукой. — Их так немного, так немного, что на общей статистике ни нагулявшиеся мужики, ни образумившиеся красотки не отражаются.

— Уж не инопланетяне ли их похищают? — Пафнутьев старательно сделал серьезное лицо.

— Нет, Павел Николаевич! Смею вас заверить — нет, — твердо повторил Шумаков и поднялся — легкий, в светлом просторном костюме, изящный и уверенный в себе. — Павел Николаевич, а почему бы нам не пообедать вместе? Здесь неплохая столовка. Покажу, познакомлю. А?

— Вроде рановато, — Пафнутьев посмотрел на часы.

— А я зайду за вами, когда будет в самый раз... Часа через три, а?

— Можно, — согласился Пафнутьев. — Вы сказали, что в этом деле исчез не только мой предшественник?

— Да, там есть несколько странных моментов. Но что делать, Павел Николаевич... У каждого преступника свой почерк, свои методы решения проблем... Каждый проявляет творческую жилку по-своему. Разве нет?

— Вы имеете в виду Лубовского? — Пафнутьев не любил недоговоренностей .

— Ну зачем же так, Павел Николаевич! — рассмеялся Шумаков. — Я говорил вообще. А что касается Лубовского... Он талантливый человек, и у него действительно есть свой почерк.

— Талантливый вор?

— Можно и так сказать, почему нет? Уж если эти тома написаны, значит, за ними что-то стоит.

— По-настоящему талантливых воров мы не знаем. Их никто не знает. Все эти кровавые знаменитости, о которых захлебывается наша пресса... Это бесталанные преступники, засветившиеся, обнаружившие себя. Хороший вор должен быть не только непойманным, но и неузнанным.

— Смотря сколько украсть, Павел Николаевич! — опять рассмеялся Шумаков. — Некоторые берут столько, что быть неузнанным уже невозможно. Если их деньги сопоставимы с государственным бюджетом... Им уже не спрятаться.

— А что, — озадаченно проговорил Пафнутьев. — С этим трудно не согласиться.

Столовая действительно оказалась неплохой — тоже маленькой, на четыре-пять столиков, с белыми скатерками, прозрачными шторками и небольшим баром, конечно, безалкогольным. На первое дали суп с фрикадельками, на второе неплохую котлету с пюре, на третье, естественно, компот.