В то время как доктор пытается сопротивляться нахлынувшему вдруг чувству тоски с помощью очередного глотка пива, комиссар предается своим невеселым раздумьям. Пребывая в одном шаге от пенсии, он все еще ищет смысл жизни. Ему шестьдесят, а он в третий раз связал себя узами брака, пусть и гражданского; и это после двух тяжелых разводов, в результате которых он чувствует себя совершенно разбитым, как старый, выброшенный на свалку грузовик.

— Но не какой-нибудь, а компании «Баррейрос», — произносит он достаточно громко для того, чтобы быть услышанным и понятым своим соседом по столу.

Грузовики «Баррейрос» долговечны, они крепки, надежны и служат еще и поныне, несмотря на то что их производство прекращено несколько лет назад. Лорд Хью Томас написал вдохновенную биографию их изобретателя, жителя Оренсе Эдуардо Баррейроса.[17]Андрес прочел ее меньше года тому назад.

— Что ты сказал?

— Что я похож на грузовик «Баррейрос».

— Да, он был совсем не плох.

Салорио в задумчивости смотрит на профессора. Разве он может поведать доктору тайны своей жизни, рассказать об отношениях с третьей в его жизни любимой женщиной? Первая заставила его стать интеллектуалом. Благодаря ей он поступил сначала на юридический факультет Мадридского университета, потом в университет заочного обучения и в конце концов получил диплом, который в свое время серьезно поспособствовал его профессиональному росту, а теперь гордо вывешен на стене в его домашнем кабинете.

Правда, для этого ему пришлось в далекие годы франкизма вступить в общественно-политическую бригаду и добросовестно выполнять возложенные на него обязанности, стараясь не потерять при этом лица, то есть не предать собственные идеалы и своих товарищей, которые даже не подозревали о его тайной службе в полиции. На протяжении нескольких лет он виртуозно плел кружева секретности, считаясь человеком левых убеждений и при этом состоя в рядах полиции франкистского режима.

Он делал все, чтобы не превратиться в подонка. Приходя в комиссариат, пользовался всевозможными уловками, дабы не выдать ту информацию, которой располагал, и не нанести тем самым непоправимый вред своим истинным единомышленникам. И это ему удавалось до тех пор, пока на него не донес один из его товарищей. Его перевели в уголовный розыск — словно в штрафной батальон отправили. И не было ни одного трупа, при опознании которого ему не пришлось присутствовать, ни одного самого чудовищного преступления, в раскрытии которого он не принял участие, ни одного мерзкого дела, к которому его не привлекли. Это были самые тяжелые годы в его жизни. Он сумел их пережить, замкнувшись в себе.

Жена хотела, чтобы он стал адвокатом, и он делал все, чтобы им стать. Он перевелся в университет заочного обучения и курс за курсом, предмет за предметом одолевал знания, которые ему предстояло получить.

Приход демократии застал его уже дипломированным специалистом, занимавшимся подготовкой диссертации, а его брак к этому моменту потерпел полный крах. Жена хотела его видеть адвокатом, но не выдержала выходных, которые он проводил за упорными занятиями; она не желала видеть его полицейским, но ей пришлось стать свидетельницей его превращения в сыщика, без конца выезжающего на убийства, бандитские разборки и в бордели, преследующего наркоторговцев и преследуемого своими же товарищами. Она не выдержала напряжения и начала изводить его бесконечными придирками, ссорами, постоянными упреками, пока наконец им обоим не стало очевидно, что примирение невозможно.

Эти воспоминания теперь уже совсем не трогали комиссара. Он выдержал все, как старый добрый грузовик «Баррейрос». Самым любопытным в этой истории было то, что его первая супруга снова вышла замуж… за полицейского; это она-то, утверждавшая, что не в состоянии больше терпеть его именно по этой причине. Ее сменила вторая жена, красавица, будто с полотен Боттичелли, такая же стройная и обольстительная.

Когда он в первый раз увидел ее обнаженной в проеме двери, ведущей из ванной комнаты, он чуть не разрыдался от созерцания такой красоты. Это была выходящая из раковины Афродита с необыкновенно плавным, достойным резца Праксителя изгибом бедер, нежной улыбкой и обжигающим взором синих глаз. Он любил ее страстно и самозабвенно.

Она была жадной до благополучия и денег, которые, по ее мысли, должны были еще больше подчеркивать ее красоту, обрамляя ее, подобно золотой оправе, в которой она бы блистала, как звезда. Ей постоянно было необходимо слышать звон монет в недрах то ли кошелька, то ли души, она сама толком не знала. Скорее всего, и там, и там. Если первая супруга поощряла его к получению образования и развитию интеллекта, то вторая толкала к обогащению. Это тоже были весьма непростые для него годы, когда он оказался на самой грани законности и позволил вовлечь себя в ряд ситуаций с коррупционным душком, которые, однако, позволяли ему к концу месяца ощущать весомое прибавление к официальному окладу. А всего-то и нужно было сделать вид, что чего-то не замечаешь, слегка притупить бдительность, скрыть какие-то улики, не обратить внимания на определенные обстоятельства — и табачные контрабандисты щедро вознаграждали за это.

В результате ему удалось сделать удачные вложения в недвижимость, которую он оформил на имя своей жены: ему самому ничего было не нужно. Достаточно было просто любить ее. Но постепенно он стал ощущать, как она отдаляется от него, становится чужой. А потом в один далеко не прекрасный для него день поездка с подругой в ближайший пригород на поверку оказалась встречей со старым любовником; назавтра, когда он вынужден был отправиться на выполнение внеочередного задания, чужая машина всю ночь занимала в гараже место его собственной, и это означало визит очередного любовника; потом был ужин с другом в сельской гостинице и интимный вечер уже у него дома. Об этом вечере он узнал очень быстро, ибо полиция совсем не так глупа, как некоторые думают. Но даже прекрасно зная обо всем, что она позволяла себе, он из любви к ней продолжал молчать в надежде, что к ней вернутся утраченные чувства. Однако надежды были напрасны. Такой уж она родилась. И ей не измениться. Тогда он опять ушел в себя: это было его единственное убежище.

Когда он окончательно понял, что она никогда не станет другой, он поставил точку на своем втором браке. К счастью, детей у них не было. К тому времени он уже привык не мечтать о них.

Со своей третьей женщиной он в браке не состоял и не имел ни малейшего желания заключать его. Эулохия не принуждала его ни к учебе, ни к зарабатыванию денег. Но зато все время смешила его. Он был уверен, что ей, как никому другому, удается извлечь из него все лучшее, что он только в состоянии ей предложить. Она даже возродила в нем забытое желание заняться живописью. И он действительно снова стал писать картины. Однако по-прежнему был нелюдим и замкнут в себе. Впрочем, теперь у него было чудесное оправдание своему уединению. Он писал картины. Эулохия возбудила в нем желания, дремавшие на протяжении долгих лет.