Днем стало темно как ночью, о ночи нечего и говорить. Когда Баттерфилд вышел на палубу в одной лишь ночной рубашке, он казался призраком в свете вспышек молний. Он обхватил нактоуз обеими руками и закричал Горну:

– Поворачивай назад!

– Невозможно! – крикнул в ответ Горн. Меня удивило, что капитан мог допустить

мысль о развороте в таком бурном море. Мы могли бы потерять мачты или вообще моментально пойти ко дну. А если каким-то чудом и удалось бы направить бушприт шхуны на север, то она разбилась бы в щепки о берега Испаньолы. Но он опять завопил Горну:

– Заворачивай, я приказываю!

Я посмотрел в его искаженное ужасом лицо и понял, что Горн был прав. Капитан действительно боялся моря. Больше месяца он сдерживал свой страх, но сейчас утратил контроль над собой.

Вспыхнула молния, ударил гром. Глаза Бат-терфилда стали дикими, как у лошади, которая сейчас понесет.

– К черту! – завопил он и бросился на штурвал.

Горн был застигнут врасплох. Штурвал закрутился, вырвавшись из его рук, «Дракон» накренился, поворачиваясь. Волны хлынули на палубу через борт.

Вся палуба оказалась под водой, из которой торчали мачты, как деревья в половодье.

Эта дикая выходка Баттерфилда спасла всех нас. Как только «Дракон» сошел с курса, тьма с наветренного борта взорвалась желто-оранжевыми вспышками, море закипело от падающих в воду ядер, из шторма – казалось, из самой молнии – вынырнул «Апостол».

Я замер. Черный корпус пирата взбороздил гребень волны там, где только что была наша шхуна. В пене и брызгах он прошел вниз по волне за нашей кормой, длинная черная полоса, окутанная облаками пушечного дыма. Затем он полез на следующую волну и исчез так же внезапно, как и появился.

Горн его тоже видел. Он взглянул туда, где только что вздымались фонтаны от пиратских яде:р, где был бы «Дракон», если бы не внезапный поворот штурвала. Но для капитана эти вспышки и грохот были лишь еще одной молнией и сопровождавшим ее громом. Он был занят штурвалом и «Апостола» не заметил.

Горн оттащил капитана.

– Возьми штурвал! – крикнул он мне.

Мне пришлось бороться с судном, с парусами, рулем и яростью ветра. В корму ударила волна, и вода закипела вокруг моих коленей. Все же мне удалось справиться и с грехом пополам выровнять судно.

Баттерфилд рухнул к ногам Горна, обхватил лодыжки моряка и поднял искаженное ужасом лицо.

Горн нагнулся и помог ему встать. Из-за воя ветра Горну приходилось кричать, но кричал он чуть ли не с нежностью:

– Грейс рядом, сэр. Нам нужно всем на пушки!

Капитан кивнул. Зубы его стучали, но он потер руки, провел ладонью по груди, как бы проверяя организм и восстанавливая контроль над телом и духом. Он улыбнулся и сказал:

– Справимся.

Баттерфилд ушел вперед, во тьму. Горн помогал мне со штурвалом, и мы выдерживали курс на запад. Судно вздымало тучу брызг, выскакивая из каждой волны, как пробка из бутылки. Чернота постепенно серела, наступала заря. Молнии теперь сверкали позади, гроза удалялась. У наших пушек появились люди.

«Апостол» догонял.

Сначала я увидел его носовой бурун. Черная масса на фоне моря и неба росла с каждой минутой.

Горн крикнул мне в ухо:

– Эбби надо помочь с пушками!

Я хотел было идти, но он удержал меня:

– Рули. И следи за его марселем. Грейс любит стрелять правым бортом. Как только он дернет марсель, бери по ветру, понял?

Я остался один – казалось, один на свете. Тени мачт, бушующее море, «Дракон» влечет свое обросшее водорослями тело сквозь взбесившиеся водяные горы. И сзади настигает враг.

Оба судна ныряли с волны на волну, но расстояние постепенно сокращалось. Наконец, я услышал голоса пиратов, оседлавших такелаж «Апостола».

Ветер искажал звуки, превращал их крики в какой-то жуткий вой, от которого у меня волосы вставали дыбом. Казалось, они доносятся из могилы, слова, недоступные пониманию живых. Они казались страшнее самого «Апостола», страшнее его пушек, и я запел, чтобы не слышать их.

Мне вспомнилась любимая песня Горна, «Стальное сердце». Я чуть не рассмеялся иронии слов: «Смелее, парни, наш курс к победе, к славе». Мы изо всех сил удирали, спасая свои жизни.

Я пел, стараясь орать как можно громче и пореже вдыхать, чтобы в промежутках не слышать голосов преследователей. Скоро песню мою подхватили люди у пушек, и до меня донеслось низкое гудение их голосов. Казалось, это «Дракон» подбадривает сам себя.

Я удерживал штурвал и, оборачиваясь, видел, как неумолимо надвигалась черная шхуна. Ее бушприт острой иглой протыкал то воздух, то воду, зарифленный марсель бешено мотался из стороны в сторону.

Теперь я уставился на ее марсель, вглядываясь до боли в глазах. Как только он двинется, «Апостол» повернет и пушки правого борта направятся на нас. И в тот же момент я должен повернуть «Дракона», не раньше и не позже.

Волнение усиливалось. Кливер «Дракона» обвисал, когда судно ныряло с волны вниз, где не было ветра, и вновь наполнялся с хлопком, так что рывок отдавал в штурвале.

Вот марсель «Апостола» повело, я вскрикнул и рванул штурвал. «Дракон» быстро повернул, карабкаясь вверх по водному склону. «Апостол» накренился, начиная поворот. Наши две цушки левого борта выпалили, выбросив алые цветки пламени. На ветру звук их был похож на хлопок пробки, вылетающей из бутылки.

Я держался за штурвал. Теперь он был бессилен. Паруса оглушительно хлопали на ветру, волна накатилась спереди.

– Давай! – завопил я «Дракону».

Я сжался, ожидая грома пушек, которые разнесут нашу шхуну в щепки.

Но пираты прошли без выстрела, чуть не зацепив нас корпусом, слышно было, как ревела волна, разрезаемая носом «Апостола».

И снова он оказался сзади.

«Дракон» лавировал, уклонялся, но пират вce время висел на хвосте, иногда заходя с наветренного борта. Дважды он куда-то исчезал, но снова надвигался на нас с гребней волн, паля из пушек. Одно ядро разрушило такелаж фок-мачты, разорванные снасти, как змеи, извивались на ветру. Еще одно разорвало в клочья наш флаг, и дважды я ощутил содрогание корпуса. Мне казалось, что в борту не менее трех пробоин.

Роланд Эбби хлопал в ответ своими четырехфунтовками, но мало у нас было надежды попасть в цель и совсем никакой – отбиться.

Настал следующий день. Ветер ослабевал, «Апостол» шел в миле от нас против ветра, придерживаясь нашего курса, на юг. Только при свете дня я осознал, как громадны были волны. Даже из «птичьего гнезда» впередсмотрящего нельзя было заглянуть за их верхушки, если судно находилось между ними.

Лица Горна и Баттерфилда, как и всех других наших моряков, почернели от порохового дыма. Все напряженно смотрели в сторону пирата, оценивали уменьшающееся расстояние между «Драконом» и «Апостолом», вглядывались в надписи на борту и в ужасный черный флаг.