На всеобщем пиру в атаманском правлении, куда прикатили бочку водки и снесли жареную дичину, войсковой атаман Сулин предложил выпить за лучшего гулебщика, сотника Ремезова. А Леонтий не мог отрешиться от неприятного холодка, сковавшего грудь. И только после третьей чарки, захмелев, обрел он привычное состояние. Но тоска по Мерджан, непреходящая боль утраты, отвлекали его, делали безразличными похвальные слова односумов. Закружило застолье, но не согрелась душа байками да водкой. Без любимой мир стал горестным и пустым.

Слава охотника-смельчака обернулась для сотника Ремезова новым испытанием. Хотя полк Платова, в котором он служил, готовился к походу в Пошехонский край, в Поволжье и на Вологодчину, где разбойничали шайки бунтовщика Васильчихина и недобитых пугачевцев, Леонтий был срочно вызван в войсковое правление с полусотней козаков, отобранных из разных частей. Это было непредвиденно, поскольку его полк уже собирался в поход.

Семен Никитич Сулин, разгладив окладистую бороду и приняв строгий вид, приказал писарю зачитать ордер, поступивший от главнокомандующего всеми иррегулярными войсками империи графа Потемкина. В нем повелевалось: «По получении сего имеет Войсковая канцелярия, набрав из самых лучших и способнейших в оборотах козацкой службы 65 человек, на легких, прочных лошадях, отправить в Москву, приказав явиться у меня, стараясь при том, чтобы оные к январю месяцу наступающего года прибыть туда могли. А как оные имеют быть употреблены, в знак ревности и усердия всего войска – при Высочайшем Ея Императорского Величестве Дворе, то и не сомневаюся я, что войско Донское избранием к тому из имянитых и лучших людей, соответствующих как знанием службы, так и поведением своим, оправдает то непрестанное мое у престола Ея ходатайство, которое я к благополучию его употребляю, а о доставлении им в пути продовольствия предложено от меня господину генерал-майору Потапову».

Собравшиеся слушали писаря, стоя навытяжку, постепенно понимая, что именно на них пал атаманский выбор. Подняв голову, войсковой атаман безо всяких обиняков объявил:

– По решению войскового Совета и моей волей, братцы-козаки, надлежит примерным поведением и рачительной службою прославить вольный Дон при Дворе Ее Императорского Величества. Казна каждому из вас выделит для покупки запасной лошади столько монет, сколько потребно. На сборы отвожу аккурат три дня. Командиром сего почетного сикурса, а лучще сказать – эскадрона, я назначаю всем известного полковника Орлова. От обер-коменданта крепости Святого Димитрия Потапова намедни я получил циркуляр о выделении провианта, фуража и прочего довольствия. Распоряжаться этим будет вверенный ему поручик Матзянин. Одним словом, братцы-донцы, с Богом!

Атаман повернулся к своему канцеляристу, сутулому парню из иногородних, и приказал огласить список, включающий офицеров, козаков и денщиков. Он составлен был согласно чинам, и среди офицеров пятой оказалась фамилия сотника Ремезова. Леонтий, намеривавшийся с теплом отправиться на поиски Мерджан в предкавказский край, с горечью понял, что план его рушился. Неведомо насколько отправляли донскую команду в Москву, неизвестно, в чем состояла там службица…

Великий переезд царского двора из Петербурга в Первопрестольную начался сразу же после Рождества.

Первыми тронулись обозы с имуществом и провиантом, различные дворцовые службы, придворная челядь и конюшенные. За ними последовали чиновники среднего уровня, канцеляристы и секретари. Наконец отправились приближенные к императрице особы: статс-дамы, камергеры, адъютанты и церемониальный гусарский взвод. Сама императрица, встретив новый, 1775 год и получив подробную реляцию о казни Пугачева и его сообщников, выехала со своей свитой только 16 января. Сопровождали ее вице-канцлер Голицын, генерал-аншеф князь Репнин, граф Салтыков и два генерал-адъютанта – граф Брюс и Григорий Александрович Потемкин. Курьеры одолевали расстояние между столицами за три дня, а карета самодержицы катила почти неделю, добравшись до предместья Москвы, села Всесвятского, 22-го числа. В тот же день она с Потемкиным осмотрела сооруженный для нее дворец у Пречистенских ворот взамен сгоревшего четыре года назад, во время «чумного бунта», в Лефортово. Меблировка комнат и прочие недоделки заняли еще два дня. За это время государыня в своих скромных сельских покоях успела принять офицеров, разгромивших самозванца, и пожаловала из собственных рук полковнику Михельсону шпагу, украшенную бриллиантами. Удостоила она своим вниманием и московских купцов. А 25 января, после воскресной литургии в сельском храме, Екатерина въехала в древнюю столицу.

То, чего она так ждала – уединения с любимым Гришенькой, бегства от столичного «света», который включал сотни человек, целительной красоты подмосковной природы, – эти жизненные перемены благотворно сказались на здоровье и настроении императрицы. С приходом весны она чаще выезжала в Коломенское, живя там в чудесном дворце, сохранившемся еще со времен царя Алексея Михайловича. В окружении свиты прогуливалась вдоль берега Москвы-реки, переправлялась на лодке в Заречье. Там, в имении князя Кантемира, и приглядела она себе усадьбу для будущего дворца и парка. Князь, будучи всецело ей преданным, без уговоров уступил ей участок холмистого леса под названием Черная Грязь. Небольшое болотце близ речного рукава там, действительно, имелось. Но все, что охватывало его окрест, было восхитительно! Дивное урочище с растущими по склонам соснами, елями и березками, широкие поляны, просторная водная гладь, тихая даже в непогоду, и изумительный, чистейший, с бальзамическим запахом воздух!

Зачастую Екатерина уединялась в маленьком доме, а «милая милюша» навещал ее, проживал на правах фаворита по нескольку дней. Он и предложил переименовать усадьбу в Царицыно. А затем привез Баженова и вместе с Екатериной давал наставления архитектору по составлению генерального плана строительства будущего дворца.

Пятая беременность давалась Екатерине относительно легко. Мария Саввишна неусыпно следила за тем, чтобы наряды для матушки-государыни, пошитые на запас, доставлялись своевременно из столицы, и были они пышней и богаче.

Но за увеселениями и маскарадами, на которые собиралось многочисленное московское общество родовитой знати, ни на день не забывала она о нуждах государственных и постоянно присутствовала на заседаниях Совета. За год пребывания рядом с ней Потемкина двор преобразовался настолько, что для видных сановников старшего поколения не нашлось должности, и иные сами добровольно покидали его. И при этом императрица не забывала осыпать их милостями и отпускала с Богом.

Между тем тайная борьба вокруг престола становилась тоньше и ожесточенней. Екатерина во всем советовалась с «Гришулечкой», ценя его взвешенное мнение и незамутненный взгляд человека, пришедшего из гущи внедворцовой жизни.

Помимо всего, в Польше, благодаря усилиям энергичного и дальновидного посланника Штакельберга, удалось обуздать враждующие стороны, укрепить власть короля и направить жизнь в мирное русло. Лавируя между магнатами и королем, Штакельберг утверждал политику, выгодную для России. Она состояла в одном: Польша не должна стать плацдармом для враждебных действий стран Европы, которые отнюдь не радовались мирному трактату соседней державы с Портой. Габсбурги не оставляли планов захватить, кроме полученной при разделе Речи Посполитой Галиции, Буковину, часть Валахии вдоль нижнего Дуная. Франция, пикируясь со своей вечной соперницей Англией, старалась ослабить империю Екатерины, подстрекая северные страны, Швецию и Данию. За всем этим взирал зорким оком прагматичный прусский король, готовый на любой шаг, даже на военный удар, если этого потребуют интересы его страны.