Анна была очень мудрой женщиной. Она руководила немецкими цыганами, поддерживала мир, следила за тем, чтобы никого не обделили, и вообще относилась ко всем нам как к огромной семье.

И в тот день я почувствовала, что выступила против зла и победила. Доктор Менгеле представлял собой идеальное сочетание бессердечия и эффективности. Он понимал, что не стоит настраивать абсолютно всех против себя в цыганском лагере, но желал, чтобы начальство одобрило его работу. И это было его слабым местом. В отличие от остальных эсэсовцев, он мог пойти на уступки, если надеялся таким образом повысить свою репутацию в глазах начальства или заручиться помощью подчиненных в осуществлении задуманного.

Когда принесли ужин, я вернулась к своим детям. Они были бойчее, чем пару недель назад, но с каждым днем становились все грязнее и худее. Я понимала, что в случае их болезни я мало что смогу сделать для их спасения. А ведь они оставались для меня единственной надеждой, поддерживающей мою жизнь. Их улыбки заставили меня на мгновение забыть тяжелые испытания последних недель. И я старалась не думать о завтрашнем дне, когда более тысячи человек расстанутся с жизнью по прихоти одного врача. Но ведь для него – для всех них – мы не более, чем животные, приносимые в жертву во имя высшего идеала. Будь прокляты идеалы, делающие людей настолько мерзкими!

Возможно, для мужчин убивать и умирать за идеи – это естественно. Но для женщин – носительниц жизни – убивать ради идеалов – худшее извращение, на какое только способно человечество. Дающие жизнь матери никогда бы не стали соучастницами стольких смертей.

Глава 6

Май 1943

Аушвиц

На следующее утро никому не разрешили выходить из барака в уборную. Но врачам и медсестрам приказали находиться снаружи, ведь эсэсовцам требовалась помощь в обращении с теми несчастными, которых собирались в тот день уничтожить. Накануне им объявили, что всех больных отправят в больницу для лечения тифа. Менгеле явился в черном автомобиле с открытым верхом, как будто в этот солнечный день собирался поехать на пикник, а не на бесчеловечную резню. Через несколько минут на центральную улицу выехало с полдюжины темно-зеленых грузовиков с эсэсовскими охранниками для быстрой погрузки всех заключенных из бараков с девятого по тринадцатый. Они походили на стервятников, выискивающих свою ежедневную добычу.

Цыганам было приказано выходить по очереди и строиться в колонны. Мы стояли рядом с доктором Менгеле, который беззаботно мурлыкал себе под нос какую-то мелодию, пока мимо нас бесконечной вереницей проходили несчастные. Сначала шли самые сильные, которые, возможно, еще не были заражены, но имели несчастье оказаться не в том бараке. Затем шли больные. Некоторые заключенные выносили самых слабых из своей группы на самодельных носилках, и их складывали в грузовики, как бревна, наваливая одного на другого, не заботясь о том, что больные нуждаются в особом уходе.

У меня не было сил смотреть на это страшное зрелище. Особенно больно было от того, что люди доверчиво шли, надеясь на помощь. И хоть мне и удалось спасти несколько сотен человек, но все равно я ощущала себя соучастницей убийства.

Из дверей одного из бараков вышла мать, держа за руки своих детей. Один из них рванулся к нам, но охранники в масках и перчатках поставили его обратно в строй.

Когда стали выводить обитателей последнего барака, люди заметно больше нервничали. Должно быть, к тому времени до них уже дошел слух о том, что их отправляют на верную смерть. Несколько человек предприняли неудачные попытки побега или бросались к ногам доктора Менгеле, умоляя сохранить им жизнь. Он же продолжал напевать, брезгливо глядя на обреченных, пока всех их не погрузили в грузовики.

– Теперь ваша очередь. Вы все отправляетесь в больницу и отбираете тех, кто болен тифом. В лагере не должно остаться ни одного очага заболевания, – приказал нам Менгеле.

По спине у меня пробежал холодок. Отбор, конечно, будут делать врачи, но присутствовать при этом должны и мы, медсестры. И нам после осмотра придется отводить больных к выходу и передавать их солдатам.

Сначала мы прошли через мужской госпитальный барак. У двадцати человек были обнаружены симптомы тифа, среди которых был ребенок, ровесник Отиса. И через несколько минут ему предстояло угаснуть навсегда. В женском больничном бараке происходили еще более душераздирающие сцены, поскольку у нескольких женщин были грудные дети. Одна из них, смуглая молодая цыганка с огромными зелеными глазами, дернула меня за форму и прошептала:

– Малышка не больна. Пожалуйста, позаботьтесь о ней.

Я посмотрела на Менгеле, который увлеченно обсуждал с доктором Зенктеллером случай двух пожилых женщин, которые, возможно, болели тифом, а возможно, и нет. Я взяла девочку, завернутую в чистое белое одеяло – какое редко найдешь в лагере, – и отнесла ее в дальний конец помещения, положив ее в одну из пустых кроваток. Поступок этот мог стоить мне работы или даже жизни, но я тоже мать и знаю, что чувствовала эта молодая женщина, умолявшая спасти ее ребенка.

Процедуры по «очистке» повторялись, пока не опустел последний барак и последнего больного тифом не погрузили на грузовик СС. С отъездом солдат жизнь в лагере вернулась в привычное русло, но повсюду ощущалась накрывшая его тень ужаса. Кто будет следующим? Что будет завтра с нами, с нашими детьми? В этом адском месте человеческая жизнь ничего не стоила.

После обеда в лазарете неожиданно появился доктор Менгеле и созвал всех на очередное совещание. Было странно, что он пришел в такое время, потому что ему недавно поручили отбирать вновь прибывших на железнодорожной платформе. Мы догадывались, что его визит не сулит ничего хорошего, но, по крайней мере, нам позволялось знать, чего стоит ожидать. В то время как другие заключенные пребывали в неведении и не знали, что готовит им следующее утро.

Я шла по главной дороге с Людвикой, которая расстроилась едва ли не сильнее меня.

– Не знаю, столько я еще это вытерплю. Я надеялась, что привыкну, но после того, как сюда приехал доктор Менгеле, стало только хуже, – сказала она, сдерживая слезы.

– Ну да, по сравнению с его предшественником Менгеле, возможно, больше действует напоказ, но, по крайней мере, мы знаем, что им движет. Если бы мы смогли убедить его, что улучшения в лагере поспособствуют его карьере, то стало бы даже лучше, – попыталась приободрить ее я.

– Считаешь, что с честолюбивым человеком иметь дело лучше, чем с фанатиком? Мне кажется, что в