Внешне Дементьев своего отношения к Селиванову не изменил, но про себя решил, что пристрелит его на месте, если тот еще хоть раз не выполнит боевой приказ. И связист это словно почувствовал, и старался не попадаться комбату на глаза.

* * *

Перерывы между боями были коротки, но все-таки они были. Мотострелки отдыхали в селах Каменка, Большая Верейка, Муравьевка, Озерки — отсыпались, мылись, брились, стирали белье. К постирушкам подключались местные женщины; они приносили нехитрую домашнюю снедь, и тогда батарея напоминала цыганский табор.

И была шалая любовь — девушки дарили ее батарейцам, истосковавшимся по женской ласке. Бархатными ночами брачным ложем невенчанных свадеб служила душистая степная трава, и пели соловьи, и светила луна, и шептали девичьи губы горячечное «Люблю…». Но стояла в изголовье бледная тень, и щерила в ухмылке гнилые зубы, и поигрывала смертной косой. Знал воин, что завтра любая из тысяч пуль, свистевших над донскими степями, может найти его сердце; и знала девушка, что черная капля бомбы, выпавшая из брюха железной птицы с крестами на крыльях, не сегодня-завтра может проломить крышу хаты и похоронить под горящими обломками стен женщину, созданную любить и продолжать жизнь. И знание это разбавляло терпкой горечью сладость поцелуев.

Поутру уходили воины навстречу Зверю, а через положенный срок в селах, которые они сумели защитить и сберечь, рождались дети. И матери умудрялись поднять и вырастить этих детей — и в лихую военную годину, и в послевоенное голодное время. И подрастали сыновья, и перерастали своих отцов, навек оставшихся двадцатилетними.

А Павел заметил странную вещь: никто из его бойцов, жарким летом сорок второго года испивших в этих местах любовный напиток, не пережил года сорок третьего. Неужто чуяло женское сердце-вещун, над кем из солдат уже нависла тень смерти, и подсказывало степным ворожеям, кому подарить любовь, чтобы не переломилась малая веточка могучего дерева русского рода-племени, а продолжилась, выбросив новый побег? И лейтенант всерьез порадовался, что колдовская эта любовь обошла его стороной.

* * *

У села Чуриково артдивизион попал под жесточайшую бомбежку, и была она самой страшной из всех пережитых Павлом и до, и после. Походная колонна грузовиков и танков 89-й бригады переправилась через реку и шла на подмогу наступающим частям корпуса, когда небо над ней подернулось черной сыпью немецких самолетов. Их было не меньше полусотни, и десяток тридцатисемимиллиметровых зениток не мог остановить эту армаду.

Самолеты пикировали почти вертикально, с душераздирающим воем включенных сирен — «труб Иерихона», — и шасси «юнкерсов» напоминали хищные когти, готовые рвать людей на части. Танки расползались в разные стороны, солдаты горохом сыпались из машин, ища хоть какого-нибудь укрытия. «Поганое это дело — попасть под бомбежку в голой степи, — припомнились Дементьеву слова Мироненко, начальника штаба дивизиона. — Торчишь, как вошь на блюде, и ждешь, пока тебя сверху не прижмут к ногтю».

Бомбы падали. Земля стонала и содрогалась, словно беспощадно избиваемое живое существо. Памятуя старое правило «в одно и то же место снаряд дважды не попадает», Павел и комиссар батареи Александр Федоров укрылись в свежей воронке, еще истекавшей дымом, и время от времени высовывались оттуда посмотреть: кончилась вся эта свистопляска или еще нет? И прямо на глазах у комбата бомба попала в танк, тщетно пытавшийся спрятать от крестатых воющих коршунов свое бронированное, но такое уязвимое для воздушного врага тело.

Танк лопнул, как яйцо под ударом молотка, и взорвался. Из дымно-огненного клубка, вспухшего на месте машины, вылетел каток и взвился высоко в небо, словно фантастический летательный аппарат. Достигнув верхней точки своей траектории, каток замедлился, а затем со свистом устремился вниз. И Павел вдруг отчетливо увидел направление его падения — слабо светящуюся нить-дорожку, еще не проложенный воздушный туннель, упиравшийся в воронку, где прятались они с политруком. И не только в воронку, а именно в тот ее склон, на котором они лежали. И лейтенант — почти неосознанно, подчиняясь внутреннему импульсу, — схватил Федорова за плечо, перебросился вместе с ним к противоположному краю воронки и прижался к горячей земле, еще выдыхавшей жар недавнего взрыва.

В следующую секунду каток врезался туда, где они только что лежали, и вонзился в землю почти целиком, словно марсианский цилиндр из книги английского писателя Уэллса, которую Павел читал, учась в школе.

— Повезло нам с тобой, Паша, — политрук вымученно улыбнулся, стряхивая песок с гимнастерки. — А ведь чуть не отдали богу душу…

— Раз повезло, — отозвался Павел, поправляя фуражку, — значит, еще повоюем, Саша.

Тем временем налет кончился, офицеры вылезли из воронки, и Дементьев увидел, что очень многим повезло куда меньше — по всему полю, разматывая шлейфы черного дыма, горели танки и автомашины, и лежали среди бомбовых воронок изувеченные трупы наших солдат. А неподалеку, прислонившись к перевернутой взрывом зенитке, сидел на земле раненый командир зенитного дивизиона, плакал и ругался черными словами от злости и бессилия…

Дивизион понес большие потери — первая батарея потеряла два орудия, разбитых прямыми попаданиями, погиб комбат-один Хацкевич, досталось и третьей батарее Власенко. Второй батарее повезло — были раненые, но погиб только один человек: наводчик Богатырев, всего лишь один день не доживший до «искупления вины перед Родиной» и получения звания младшего лейтенанта, присвоенного ему по ходатайству Дементьева «за мужество и отвагу, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками». Погибших похоронили в братской могиле; туда же бережно опустили голову Богатырева — это было все, что от него осталось.

* * *

Заминка у села Чуриково и понесенные там потери привели к тому, что наступление корпуса сначала замедлилось, а потом и вовсе остановилось. Немцы подтянули свежие силы и перешли в контрнаступление, тесня мотострелковую бригаду к Сухой Верейке.

Павел потерял счет отбитым атакам, подожженным танкам и выкошенным цепям автоматчиков. Батарея то и дело меняла огневые позиции, расчеты изнемогали от жары и усталости, а немцы все лезли и лезли. Даже без бинокля Павел отчетливо видел их пьяные лица и перекошенные рты — перед атакой солдаты вермахта до ноздрей накачивались шнапсом. В окопах мотострелков то и дело вспыхивали ожесточенные рукопашные схватки, в которых шло в ход все, вплоть до ножей и зубов. Рабы Зверя были хорошими воинами, они умели драться, и победа над ними давалась нелегко.

Бригада медленно отступала. Отступала, цепляясь за каждую ложбинку, за каждый бугорок, но все-таки отступала, выгибаясь под железным натиском завоевателей, — у любой силы сопротивления есть свой предел. А перед нашим передним краем, за холмами, уже сжимался бронированный кулак — немцы готовили решающий удар, который должен был стать последним.

Цепи наступавших немцев в очередной раз залегли. Дементьев с наблюдательного пункта прикинул расстояние, разделявшее залегших немецких автоматчиков и его батарею, и понял, что надо снова переносить огневую — между артиллеристами и пехотой противника нашей пехоты уже не было, а дивизионное орудие «ЗИС-3» — не самый лучший инструмент для рукопашной.