– А ну их! – будто оставив зверям шанс на нечаянное освобождение.

– Пойдем пешком, – сказала она, и мы пошли – сначала по двору Двенадцати коллегий, затем по набережной и через Неву по Дворцовому мосту. Дул ледяной ветер, но поверхность воды еще не схватило, и возле гранитных быков моста, быстро работая лапками против сильного течения, держалась стая уток. Кто-то, перегнувшись через перила, бросал им куски хлеба.

– Они тоже замерзнут, – вздохнула Улитка. – Никто не знает, сколько их останется к весне. Почему они, глупые, перестали улетать?

Я думал, мы пойдем к ней домой, но после «Лавки художников», что на Невском проспекте, она вдруг предложила:

– Знаешь что, сходим в кино...

Два часа мы потеряли на какую-то муру, а когда вышли в холод и тьму и отчаянный неуют нашего городского предзимья, Улитка сказала:

– Ты просто проводи меня, и все. Ладно? Я устала. Я хочу побыть одна. Мне все равно сейчас ничего нельзя.

Она следила за выражением моего лица, но я просто кивнул:

– Хорошо.

Она действительно выглядела утомленной.

– Я еле выползла из этого воспаления легких, – словно оправдываясь, сказала она. – Почти месяц...

– Ты еще при мне стала кашлять.

– Да... Все из-за улицы. Сидишь целый день в колготках...

– Я же говорил: теплей одевайся. Сколько раз говорил...

– Ты ведь знаешь – я не могу кутаться. Должно быть легко, свободно, красиво, должно быть эстетично.

– Ну да, ради эстетики можно и поболеть.

– Можно. Если бы я не смотрелась, никто бы ко мне не сел. Ты же знаешь, на художниц смотрят с недоверием – что они могут... Ой, я так противно болела. Мне очень помог один врач, приятель моей подруги. Если бы не он, я уж не знаю. Он почти каждый день ко мне приходил, я ведь плашмя лежала. Отец четыре дня побыл и смотался, а мне даже есть было нечего. А потом я стала вставать, снова рисовать стала, а врач придет и стоит за мной, смотрит, смотрит и спрашивает, почему это, почему то. Он любит живопись и сам немножко рисует. Но он типичный дилетант, не понимает, что такое тепло-холодность, их соотношения... Я рисую, а он смотрит как на чудо... Он правильно чувствует, но он хотел, чтобы я ему все объяснила. Я ему говорю – в искусстве ничего нельзя понять до конца. А он говорит: то же самое и человеческий организм. А что врачей учат лечить только тело, как будто душа ни при чем. Он интересный человек. Ему кажется, что, если он поймет законы живописи, он будет лучше лечить. Он и так хороший терапевт.

– Сколько ему лет?

– Не спрашивала. На вид лет тридцать пять.

– Хороший возраст, – сказал я, вспомнив себя в тридцать пять.

Дворик ее дома лежал в грустном снегу.

– Все, спасибо, не надо подниматься, – сказала Улитка возле лестницы. – Я тебе сама позвоню.

– Когда? – спросил я.

– Ну... – поморщилась она. – Позвоню.

– Прости, – сказал я. – Проклятая привычка к точности.

Я притянул ее к себе и прикоснулся губами к ее щеке. Улитка смотрела в сторону. Тело ее было напряженным.

Весь следующий день я напрасно бросался к телефону – к рабочему и домашнему – и вечером, не выдержав, сам позвонил:

– Ты что, совсем по мне не соскучилась?

– Почему? – тревожно ответила она. И уже спокойнее, просительней: – Ты же знаешь, сейчас мне нельзя.

– Я не об этом.

– Игнат, – сказала она, что прозвучало неожиданно, так как обычно она звала меня теплее, – Игнат, не будь занудой.

– Не буду, – сказал я. – Но ты больна, и я хочу быть рядом, хочу тебе помочь.

– Не надо мне помогать. Ты же знаешь меня. Я никогда никого ни о чем не прошу. Только в крайних случаях. Мне так легче.

– Но я твой друг, – сказал я, чувствуя, что вот-вот понесу жалкую околесицу.

– Если ты друг, ты должен понять меня.

– Разве я не понимаю? – сказал я, хотя ничего не понимал.

– Игнаша, у тебя сейчас есть дела?

– Как всегда.

– Вот и займись ими. А я... – она сделала паузу, – а я буду думать о тебе.

Утром она сама мне позвонила:

– Представляешь, вечером, только мы с тобой поговорили, приходит...

– Кто?

– Врач этот... Бороду сбрил, подстригся, наодеколонился чем-то дорогим, импортным. С цветами. И вдруг на колени – бух! Представляешь? Умолял меня стать его женой. Он ведь знал про тебя, я ему рассказывала. Он страшно боялся твоего возвращения. И вот, пожалуйста... Я, конечно, ему многим обязана – он очень помог, буквально вытащил... Но если б не он, был бы кто-нибудь другой. Я не считаю, что я ему что-то должна. Если он влюбился, это его проблема. Я так и сказала. У меня есть ты. Он знал, что я тебя жду. Я ему сказала: «Все понимаю, но извини...» А он: «Ты моя судьба, мой рок... У меня тысяча женщин, как женщина ты мне не нужна, мне нужна твоя душа». Я даже обиделась – как это «как женщина не нужна...»? А он: «Я ничего не прошу, делай что хочешь, живи как хочешь. Я буду давать тебе любые деньги, ты ни в чем не будешь нуждаться... Только твоя душа мне нужна...» Он... Он, знаешь, как дьявол. Мне даже не по себе стало. Есть в нем какая-то сила... Вот уж не ожидала такого поворота.

– Это в тебе есть сила, – сказал я. – Он это чувствует, и он в ней нуждается. Я ведь тоже нуждаюсь.

– Бедные вы мои...

– Мы сегодня встретимся?

– Да, – сказала она.

Вечер мы провели у меня. Улитка была непривычно сдержанной, как бы что-то обдумывающей.

– Ну все, мне пора, – сказала она, поднеся к своим глазам мою руку с часами.

– Ты не останешься?

– Нет. Ты же знаешь, я могу спать только у себя дома. В гостях я не высплюсь. К тому же он, наверно, ждет меня...

– Кто?

– Ну, врач этот... Он вчера, когда уходил, взял у меня второй ключ. Я должна с ним разобраться.

– Я поеду с тобой.

– Я сама. Еще не хватало тебя в это впутывать. Уж как-нибудь сама разберусь.

– Оставайся у меня. Оставайся, прошу тебя! Пожалуйста... И разбираться не надо. Ты останешься у меня, и он все поймет.

– Нет, он будет ждать. Я чувствую, что он ждет на лестнице. Я поговорю с ним. Не хочу откладывать. Я поеду. Вызови мне такси.

Я вызвал такси, дал ей денег.

– Целую тебя, – сказала она, перед тем как захлопнуть дверцу. И теплая машина унесла ее.

Спал я плохо, и снилась мне всякая чертовщина.

Своим соперником я врача не чувствовал. Я все же знал Улитку. Я знал, что на чужую силу реакция у нее однозначная. Врач выбрал самую проигрышную тактику. С Улиткой это у него не пройдет. Я был спокоен за нее, хотя и был готов вмешаться. Но мне пока там нечего было делать. Она не нуждалась в моей помощи. К тому, чтобы вмешаться, меня подталкивали скорее правила игры, чем реальный повод. Врача можно было понять. Только вот ключ он взял напрасно. Это он от отчаяния. Бедняга.