Действительно, сложнее всего Лантарову было справиться с тем, что Шура называл позитивным мышлением и воспитанием целостного мировоззрения. Фактически речь шла не просто о коррекции отношения к мирозданию, но о контрреволюции в голове, переходу к иному взаимоотношению со всей окружающей средой. Этот беглец от цивилизации все время повторял, что это не его система, не набор средств для реабилитации больных, но просто образ жизни, ведущий к гармонии и равновесию между окружающей средой, человеческим телом, его разумом и его духом. «Кирюша, это мышление, позволяющее расчехлить сознание. Так мудрые люди жили всегда. Я – не новатор. Планета сейчас трещит по швам, и оттого число возвращенцев к природе выросло до невообразимых масштабов», – как-то заявил он, разъясняя одну из своих запутанных идей. Лантарову нравилось, что с ним возятся, ему импонировала причастность к какому-то небывалому эксперименту, как минимум, отвлекающему от боли и непреодолимого одиночества. Но более всего подкупала его откровенность Шуры – ее природу, как, впрочем, и саму идею своего пребывания подле него – он понять не мог, как ни силился.

Когда же Шура невзначай сообщил, что живет тут уже больше пяти лет, у Лантарова челюсть отвисла от изумления. Было воскресенье, и Шура затеял воскресить камин, который был совмещен с печкой и закрыт заслонкой. На улице было особенно холодно, и половинка набирающей силы луны, будто сточенная надфилем, висела над лесом так близко, что, казалось, ее можно было коснуться рукой, если открыть окно и приставить к стене деревьев лестницу.

– И тебе не было скучно?! – воскликнул он, когда на дубовых поленьях затанцевали огоньки. Шура, набросив несколько одеял на грубый стул, соорудил ему уютное кресло.

– Нет, – улыбнулся Шура, – напротив, только тут я обрел подлинный смысл жизни, который раньше смутно искал и не находил среди людей. Я и раньше чувствовал, что задыхаюсь в городе. Наша цивилизация, впопыхах слепленная из титана, пластика и стекла, только на первый взгляд кажется уютной. Но ее тотальная зависимость от технологий и фатальная оторванность от природы предопределила вырождение самого человека. Многие ученые всерьез говорят уже о распаде генома. Не задумывался, почему появилось так много учений о здоровом образе жизни, неимоверное количество духовных книг и предостерегающих пророчеств?

– Не-ет, – продолжал удивляться Лантаров, – я вообще никаких таких течений никогда не встречал и даже не слышал о них. Ну а книги я последние годы читал все реже – они навевали на меня тоску.

Шура понимающе повел подбородком.

– Значит, ты должен благодарить Творца за свою аварию. Не обижайся, но таких считают живущими в невежестве, независимо от полученного образования. Можно окончить Сорбонну или Гарвардский университет, заработать миллионы, но так и не понять смысл бытия.

– Да ну! – решительно отмахнулся Лантаров и подумал: «Во всем, ну во всем ищет пользу и благо! А ведь попросту заговаривает сам себя. Еще в больнице меня этим изводил».

– Да-да, а у тебя появился шанс познать такие вещи, которые раньше пролетали мимо, – убежденно заметил Шура, вдруг положив руку Лантарову на плечо и сделав это так бережно, будто боялся причинить боль его больному телу. Тотчас парень ощутил истовый, прожигающий жар от его ладони, такой же сильный, как у пламени реального огня в камине.

Лантаров промолчал, глядя на краснеющие древесные угли, дарящие тепло и загадочные блики, – впервые возник момент, когда ему стало уютно и беспричинно радостно на душе. Он заметил какое-то неожиданное сходство Шуры с отцом, в котором тоже присутствовало много сумасбродных идей. Он вспомнил, как отец порой так же наставительно, хотя и без упорства, говорил о вещах, которые он откровенно высмеивал. «Да, в них обоих предостаточно сумасшествия. Это мимо них пролетало много, а не мимо меня», – подумал он, но без неприязни, а с какой-то нежностью, и тоска стала разливаться в его груди. Внезапно на ум пришли наполненные угаром душевных потрясений есенинские строки: «Кто любил, уж тот любить не может. Кто горел, того не подожжешь». О ком это, о нем? Да, он много горел, много испытал. Но любил ли? Вряд ли… Может, это и имеет в виду Шура?

– Мир одной ногой попал в смертельный, уничтожающий его водоворот. – Шура продолжал говорить будто самому себе, глядя куда-то в глубины огня и как бы размышляя вслух. Он убрал руку с плеча молодого друга, облокотился на спинку деревянного стула и после глубокого вздоха продолжил: – Наркомания, беспринципность и презрение человеческих ценностей, алкоголизм, неприкрытый разврат, безнаказанный разгул агрессии – почти все это уже было пройдено, только в несколько иной форме. Подобно Римской империи, все это падет – скоро. А аватары, пророки приходят с миссией спасения, и так было всегда. Только сейчас все гораздо сложнее – технологии тащат за собой практически всю цивилизацию…

– И что, все погибнет от ядерного взрыва или третьей мировой войны? – Лантаров спросил без вызова, но с неподдельным интересом; ему было и странно, и любопытно слушать, что думает о внешнем мире человек, который сам почти не взаимодействует с ним.

– Нет, – как-то жестко и даже жестоко проговорил Шура, и Лантаров в свете живого пламени увидел, как заиграли на его скулах желваки. – Все решится гораздо проще – в ходе тихой всеобщей пандемии. И как всегда, медицина окажется бессильной, потому что будет биться над поиском лечения болезни, а не вникать в ее причины. Но это не будет Всемирный потоп или внезапное уничтожение друг друга в глобальной войне. Будет великая, всепланетарная чистка, какой еще не знала планета. Сначала люди, способные думать, массово побегут из больших городов, потому что жить там станет невмоготу – техногенные катастрофы, природные катаклизмы, безудержный терроризм и эпидемии неизвестных болезней будут душить массы, подобно нервнопаралитическому газу. Низменные, грубые вибрации обывателей давно охватили плотными кольцами города – там скоро станет почти невозможно выжить развитому духу. Затем группы наиболее мудрых единомышленников, сопровождаемых аватарами, будут организовывать новые формы жизни на почтительном удалении от ставшей опасной цивилизации – они-то и обратят оставшихся в живых в новую веру или, вернее, вернут к старым, давно забытым знаниям. И только тогда будет преодолена планетарная карма и мир выйдет из вселенского цикла невежества…

Лантарову, который слушал наставника, затаив дыхание, стало жутко от предсказаний – теперь Шура походил на волхва, которому только и недоставало, что посоха да бороды до колен. В этот момент огонь, атаковав недавно подброшенные поленья, стал живо разрастаться, будто был отдельным живым организмом, жарким ненасытным демоном.

– Смотри… Как пламя захватывает дерево… Просто заглатывает и затем медленно пережевывает. Как сама смерть… – Разомлев у огня, Лантаров завороженно смотрел на безнадежную борьбу томящегося в огне, потрескивающего от пыток пламени некогда могучего дерева. Он говорил сам себе, едва ли не впервые подумав, что все обречено на умирание. Шура нагнал на него облако философии. Он повернулся к умолкшему собеседнику, будто ища у него поддержки, по его молодому, бледному от болезни лицу метались огненные блики. – Шура, неужели тебе тут не было одиноко и… страшно? И не являлись мысли об обреченности всего?