Насчет тетрадки Михаил также вполне мог оговориться ранее или просто не совсем точно запомнить разговор. Либо дать понять Седому каким-нибудь рефлекторным жестом, о чем собирается завести речь. Или тот ляпнул наугад и попал. Тут, конечно, возникал вопрос соответствия ресурсов имеющейся задаче. Ну не используют для охоты на воробьев своры элитных охотничьих собак вкупе с тренированными соколами. Не нужно это. Но кто его знает, может, для Седого это все некое развлечение. Прихоть. А исторический опыт показывает, что люди готовы тратить на свои прихоти просто сумасшедшие деньги. Но летающая тарелка – это уже было серьезно.

– А Седой тебе что по этому поводу рассказал?

– Так я его еще не видел.

– Как это? – удивился Черный. – Это что ж, бриллианты всё еще у тебя?

– Ну да, – кивнул Михаил, – вот. – И он потянул из кармана маленький, завернутый в газету кулек.

– Так, – Черный торопливо вскочил на ноги, – пошли быстро!

– Куда?

– В институт. Сейчас точно поймем, дурят нас или все взаправду.

Михаил недоуменно покосился на приятеля, но без возражений поднялся и потопал следом.

Для того чтобы отличить настоящий алмаз от его имитации, используется специальный «алмазный щуп», измеряющий теплопроводность исследуемого камня, какового у них не было. Алмаз имеет намного более высокое значение теплопроводности, чем его заменители. Кроме того, используется хорошая смачиваемость алмаза жиром: фломастер, заправленный специальными чернилами, оставляет на поверхности алмаза сплошную черту, тогда как на поверхности подделки чернила рассыпаются на отдельные капельки.

Все это друзья проверили сразу же. Правда, не с помощью специального фломастера, а использовав обычную гелиевую ручку. Но главным испытанием, окончательно убедившим Черного, оказалось значение показателя преломления, который они измерили в лаборантской кафедры минералогии. Он оказался чуть больше 2,4. Средний показатель преломления бесцветных кристаллов алмаза в желтом цвете равен примерно 2,417, а для различных цветов спектра он варьирует от 2,402 (для красного) до 2,465 (для фиолетового). Так что все совпало.

Спустя двадцать минут Черный вынул из зажима последний камень и ошеломленно отшатнулся от стола.

– Да-а-а, ты действительно таскаешь в этом газетном обрывке шесть бриллиантов очень чистой воды. Тысяч сто – сто пятьдесят баксов как минимум! То есть хотя бы в этом случае Седой не соврал. Да и вообще… – Черный покачал головой.

Его сокурсник вот уже несколько дней таскался по Москве и ее близким и не слишком окрестностям с шестью натуральными бриллиантами. Нет, он понимал, что если бы Седой не был уверен, что почти в любом случае эти камни, да еще, похоже, с записанной в них некой важной информацией (а в том, что Михаил использовал бриллианты для снятия и хранения информации, Черный практически не сомневался), все равно никуда не уйдут, Михаил бы их и в глаза не увидел. Но на чем основывалась эта уверенность? На моральном облике и личных нравственных качествах Михаила? Или на чем-то более весомом? Ведь очень большое число людей, населяющих одну шестую часть суши и ее окрестности, заполучив в карман такой, как они бы посчитали, шанс, тут же рванули бы во все тяжкие, будучи твердо уверенными, что уж с такими-то деньгами они везде будут в шоколаде. И сумеют спрятаться так, что их уже никто никогда не найдет. Это был еще тот вопрос. Но задавать его в лоб совершенно не следовало. Поэтому Черный ничего и не сказал о своих выводах Мише. С него станется…

На следующий день Михаил в институте не появился. А в понедельник, поймав взгляд Черного, молча кивнул.

Седого он застал дома в субботу. Позвонил в дверь, не слишком надеясь, что сосед дома. Дверь открыла его мать.

– Здравствуй, Миша…

– Здравствуйте. – Михаил неуклюже кивнул, отводя глаза. Он до сих пор не понимал, как смотреть в глаза этой женщине, если он точно знал, что в теле ее сына поселился некто совершенно чуждый. После разговора Миша много думал обо всем, что ему рассказал Седой, и, как он считал, понял, что тот имел в виду, когда говорил о рабстве. Вот же, пожалуйста, – рабство! Причем рабовладелец завладел не только телом, но вообще всем – сознанием, памятью, семейными узами. И пользуется всем этим в свое удовольствие.

– …проходи, он у себя.

– Спасибо.

Мать Седого, даже не подозревавшая, что в теле ее сына поселился чужой, и потому пребывавшая в, так сказать, безмятежности незнания, спокойно проследовала на кухню, а Михаил, раздевшись, постучал в дверь комнаты Седого. Тот не ответил. Михаил несколько мгновений подождал, а затем толкнул дверь и вошел. Комната была пуста. Миша озадаченно огляделся. Мать же сказала, что он… Михаил вздрогнул. В одном из зеркал он заметил движение и, всмотревшись, ошарашенно сглотнул. В зеркале отражался Седой, который стоял, пригнувшись у своего стола, и что-то там делал. Михаил судорожно перевел взгляд на стол. Рядом никого не было. Он снова перевел взгляд на зеркало. Седой разогнулся и смотрел на него.

– Садись, мы сейчас…

Голос Седого донесся из зеркала чуть приглушенно, будто тот находился в соседней комнате. Михаил торопливо кивнул и рухнул на старенькую тахту. Седой в отражении снова склонился над своим столом, а потом выпрямился и, повернувшись, быстро ушел куда-то за раму зеркала. Михаил вытянул шею, заглядывая за раму.

– Да здесь мы уже, не тянись.

Михаил резко развернулся. Седой стоял около другого зеркала, расположенного по диагонали от того, в котором Михаил видел его, когда зашел в комнату.

– Это… как ты?

Седой пожал плечами.

– Да так… нужно было кое-что спрятать так, чтобы никто найти не мог. Да и вообще, с площадями у вас тут, на Земле, не очень. Моя одиночная тюремная камера и то больше была, чем вся эта квартира. Так что пришлось выходить из положения таким образом.

– А… если кто войдет? Ну, когда ты, – Михаил дернул подбородком в сторону зеркала, – там?

Седой покачал головой.

– Не войдет. И если ты про себя, то мы знали, что ты пришел, и не стали препятствовать тебе войти в комнату. Ты и так уже знаешь довольно много. И еще узнаешь. Так что это знание на самом деле тебе ничего особенного не добавляет. – С этими словами Седой подошел к столу и, развернув компьютерное кресло, уселся в него.

– Принес?

Михаил торопливо кивнул.

– Да, вот, – он достал из кармана сверток с бриллиантами, – я давно хотел отдать, но тебя…

Седой сделал жест рукой, который Михаил расценил как «не оправдывайся, все нормально» и, развернув сверток, высыпал на стол бриллианты. Окинув их цепким взглядом, он быстро расположил их тем пятиугольником, который показывал Мише в той глухой деревне, и простер над ними ладонь. Несколько мгновений ничего не происходило, а затем губы Седого исказила саркастическая усмешка.