— Ой, Мама Девочка! — воскликнула я. — Ты мне мать, и подруга, и старшая сестра, и маленькая сестренка, ты самая лучшая, самая красивая, самая любимая, ты для меня — все.

— Все, кроме Папы Мальчика и Пита, — сказала она, и это была правда, а потом она сказала: — Прости меня, Лягушонок, пожалуйста, прости, но у них все хорошо, я точно знаю, хорошо, и не надо думать, что они уехали от нас или что-нибудь в этом роде — просто они в Париже, а мы здесь, вот и все. Наверное, они сейчас тоже ходят где-нибудь там по улицам.

Мы остановились перед «Автоматом», и еще раз через окна посмотрели туда, на маленькие квадратные столики с четырьмя маленькими стульчиками по сторонам каждого, на кафетерий, на людей, которые снуют между столиками, садятся, едят, встают, идут за новой едой или вообще уходят. Мы стояли и смотрели на все это, и нам казалось, что мы все еще там, внутри.

— Никогда больше, — сказала Мама Девочка.

— Ну, может, никогда больше, когда столько народу, — сказала я.

— Я не о том, Лягушонок.

— А о чем же?

— О другом.

— О чем, Мама Девочка?

— Не могу сказать о чем.

— Как это не можешь?

— Ну… о том, чтобы никогда больше не совершать ошибки, которые я совершала.

— Какие ошибки?

— Да еще совершать их нарочно и во что бы то ни стало. Ради чего? Для той жизни, которой я сейчас живу? Любая мать, которая разводится, глупая.

— И вовсе не глупая, Мама Девочка, а красивая.

— Ты настоящая мамина дочка, Лягушонок.

Мы перестали смотреть на «Автомат» и пошли на угол, и Мама Девочка купила у человека в киоске завтрашние «Ньюс» и «Миррор», а потом мы перешли Пятьдесят седьмую улицу, а за ней — Шестую авеню и пошли к Пятой.

Там было хорошо, очень хорошо. Магазины музыкальных инструментов, где за окнами стоят пианино, магазины, где продаются маленькие автомобили из Европы, художественные салоны с картинами — мы останавливались и всё-всё рассматривали. Было так хорошо, что мы вместе, что мы долго-долго жили на Макарони-лейн, 1001, а теперь мы в Нью-Йорке, и еще вчера были там и не знали, что уже сегодня будем здесь.

У витрины одного магазина стояла кучка людей, и мы тоже остановились, и оказалось, что это витрина музыкального магазина, а в ней — телевизор с большим экраном. На экране был приятный человек, говоривший с иностранным акцентом, и его глаза сверкали, потому что он был чем-то взволнован, только я не знала чем. С ним был молодой человек, тоже приятный. Этот молодой человек был очень любезный и приветливый, и он сказал человеку, говорившему с акцентом:

— На прошлой неделе, мистер Прато, вы правильно ответили на шестнадцатитысячедолларовый вопрос, и у вас была неделя, чтобы решить, возьмете вы шестнадцать тысяч долларов или попытаетесь получить тридцать две тысячи. Вы решили?

— Да, — ответил мужчина, — я буду продолжать.

Молодой человек прямо в восторг пришел, услышав это, и все на экране захлопали, закричали и зашептались. Молодой человек повернулся к человеку, сидевшему за бюро с двумя полицейскими по сторонам, и человек, сидевший за бюро, открыл сейф, достал оттуда конверт и дал его молодому человеку. Молодой человек подвел человека, говорившего с акцентом, к звуконепроницаемой будке — она была немного похожа на телефонную, — и человек, который хотел продолжать, вошел в нее. Вид у него был испуганный и одинокий, и все на экране затихли. Человек в будке перекрестился, и тогда молодой человек открыл конверт и достал оттуда листок бумаги, и сказал:

— Ну-ну, Дино, не надо бояться! Я прочитаю вам весь вопрос от начала до конца один раз, и у вас будет тридцать секунд, чтобы дать на него ответ — за тридцать две тысячи долларов.

Молодой человек посмотрел на кусочек бумаги, где был написан вопрос, и сказал:

— Дино, вопрос делится на четыре части.

И он прочитал вопрос, и я подумала, что во всем мире не найдется человека, который смог бы ответить хотя бы на одну часть вопроса, а не то что на все четыре, и даже трудно было поверить, что человек в будке сможет их хотя бы запомнить. Тридцать секунд, пока бедный человек обдумывал вопрос и четыре правильных ответа, оркестр играл страшную-престрашную музыку, а потом музыка вдруг кончилась, и у меня прямо сердце замерло.

— Неужели он ответит, Мама Девочка?

— Да разве это мыслимо?

Человек, говоривший с акцентом, сказал:

— Опера — «Аида». Место, где она исполнялась под управлением Артуро Тосканини — Бразилия. Впервые показана она была в Каире, столице Египта. Это было в сочельник.

— Верно! — завопил молодой человек, и все на экране закричали, и на улице все ужасно радовались.

Человек вышел из будки, и они с молодым человеком пожали друг другу руки. Когда он замахал людям, которые его приветствовали, на глазах у него, по-моему, были слезы, а потом он послал кому-то воздушный поцелуй — я думаю, жене и своим маленьким детям, теперь, когда он со всем справился, ответил на все части вопроса и выиграл тридцать две тысячи долларов. Молодой человек был очень рад за него и сказал, чтобы он пошел на неделю к себе домой и подумал, взять ему тридцать две тысячи долларов или продолжать дальше и попробовать выиграть шестьдесят четыре тысячи.

Мы пошли по Пятьдесят седьмой улице к Пятой авеню, и мы обе были так рады за этого человека, как будто мы знали его и знали его семью, и гордились тем, что он столько знает про оперу.

— Надеюсь, он не будет пытаться выиграть шестьдесят четыре тысячи, — сказала Мама Девочка. — Они зададут ему вопрос из шестидесяти четырех тысяч частей.

— Нет, не зададут, — сказала я. — И на следующей неделе он может привести с собой самого лучшего в мире специалиста по опере — так они говорили. Мне просто не терпится узнать, возьмет он тридцать две тысячи или попробует получить шестьдесят четыре.

— Мне тоже, — сказала Мама Девочка. — Ну вот, теперь у нас с тобой появилась цель в жизни.

Мы пошли по Пятой авеню, разглядывая витрины магазинов, и пришли к «Пьеру». Мы взяли ключ у портье и поднялись на лифте на двадцать первый этаж, потом прошли направо по коридору — наконец-то мы были дома, в добром старом 2109-м номере.

Мы разделись и бухнулись в постель, и Мама Девочка обняла меня, и мы стали разговаривать и смеяться, а что было потом, я не помню, потому что я спала и радовалась.

Утром зазвонил телефон, но Мама Девочка не поднялась и не бросилась к нему, как обычно, и тогда я сказала ей в ухо:

— Звонят!

Не открывая глаз, Мама Девочка пробормотала:

— Ответь, пожалуйста, за меня. Скажи, что я сплю. Скажи, пусть позвонят завтра.

Я соскочила с постели и взяла трубку. Это был мистер Макклэтчи, только он думал, что это не я, а Мама Девочка.