Ой, темнит немец! А, с другой стороны, почему бы и нет?

– Попрошу репортеров с фотоаппаратами подойти к сцене, – объявил я.

Подчинились.

– После того, как исцелю детей, не бейте их вспышками в лица, – попросил я. – Можно обжечь ярким светом сетчатку глаз ребенка. Договорились?

Репортеры закивали. Надо же, какие послушные!

– Вас можно снимать? – спросил один с седыми волосами.

– Сколько угодно. С детьми будьте осторожны.

Я спрыгнул со сцены и подошел к коляскам. Деткам завязали глаза, это хорошо. Заранее попросил. Что имеем? Два мальчика и одна девочка в возрасте от семи до четырнадцати лет. Нормально. Просканировал – атрофия зрительного нерва у всех. Причины разные, но работать будем.

Я положил руку на глазницу девочки.

– Будет немножко покалывать, но ты терпи, – попросил.

– Гут, – ответила она тихо.

Начали. Работал я не так быстро, как с пациентами с ДЦП – ну, так опыт совсем небольшой. Повозился. Да еще фотографы крутились вокруг, слепя вспышками. Но справился.

– Все, – сказал, обернувшись к залу. – Попрошу задернуть шторы – яркий свет детям сейчас противопоказан. Репортеров прошу снять вспышки с фотоаппаратов.

Удивительно, но все подчинились без звука. Немцы… Я по очереди стащил повязки с глаз детей. Они встали и закрутили головами. Люди в зале начали подниматься с мест.

– Как тебя зовут? – спросил я стоявшую рядом девочку.

– Лотта, – отозвалась она.

– Видишь того дядю? – я указал на надоевшего Хофмана.

– Да, – кивнула она. – У него волосы встрепанные. Ходить непричесанным неприлично, – добавила важно.

Зал взорвался хохотом. Хофман смутился. Воспользовавшись моментом, к детям подбежали родители. Пациенты стали им что-то говорить, тыча во все стороны пальчиками. Матери вытирали слезы. Ко мне подошел седовласый репортер.

– Герр Мурашко, – попросил. – Мы могли бы снять вас вместе с исцеленными детьми?

– Если только без вспышек, – напомнил я.

– Выйдем из здания, – предложил репортер. – Там света достаточно.

Так и поступили. Принять участие в фотосессии захотели многие. Репортеры привычно выстраивали сцены. Руководство клиники и советская делегация застыли на ступеньках перед входом в клинику. Вот Шредер пожимает руку русскому целителю. Персонал клиники окружил гостей из СССР, и они оживленно беседуют. Исцеленные дети с экстрасенсом из Советского Союза. Семилетняя Лотта у меня на руках, мальчики прижались с боков. Благодарные немецкие матери обнимают целителя…

Так и провозились почти до ужина. В этот раз Шредер отвез нас в шикарный ресторан в центре Франкфурта. Кроме него принимающую сторону представляли уже знакомый нам Вольф и… Хофман.

– Наш ведущий специалист в области неврологии, – отрекомендовал его управляющий.

– Рад познакомиться, профессор, – сказал я, пожимая руку встрепанного. Он, к слову, так и не причесался.

– Можете обращаться ко мне запросто, – ответил Хофман. – Считайте, коллеги. Я обследовал исцеленных вами детей. Вы правы: рефлексы восстановились у всех. Пациентов ждет реабилитация, но это не вызывает опасений за их будущее. Как вы это делаете, герр Мурашко?

– Сам не знаю, – пожал плечами. – Господь Бог наградил меня даром, я его использую.

– Вы верите в Бога? – удивился он. – Будучи коммунистом?

– Я не состою и никогда не состоял в коммунистической партии. И не собираюсь в нее вступать.

– Господа! – прервал нашу беседу Шредер. – Прошу всех за стол.

Ужин прошел, что называется, в теплой и дружеской обстановке. Звучали тосты за советско-немецкую дружбы, были шутки и много смеха. Хофмана подкалывали за его вечно встрепанный вид; профессор смеялся вместе со всеми. Было видно, что к шуткам насчет своей внешности привык. Владимир Сергеевич поблагодарил немцев за теплый прием и пригласил в Минск. Те обещали подумать. Я веселился вместе со всеми и ждал. Не зря. Улучив момент, Шредер отвел меня в сторону.

– Как смотрите на то, чтобы поработать в нашей клинике? – задал ожидаемый вопрос.

– А разрешат? У меня нет медицинского диплома.

– Это не ваша забота, – улыбнулся он. – Формальности беру на себя. Как и разрешение для вас с супругой проживать в Германии.

– Данке, – кивнул я. – Осталось уточнить вопрос с оплатой.

– Десять тысяч марок в месяц! – победно объявил он. – Как профессору и доктору наук.

– Не пойдет, герр Шредер, – покрутил я головой.

– Почему? – изумился он.

– Небольшой сеанс арифметики. Я в состоянии исцелить за день не менее двадцати детей. Предположим, работаю двадцать дней в месяц. Итого четыреста пациентов. Делим десять тысяч на четыреста, получаем двадцать пять марок. Двадцать пять марок за исцеление от неизлечимой болезни! Извините, но я не работаю за миску супа.

– Сколько вы хотите? – буркнул он.

– В СССР мне платят пятьсот рублей за пациента. По курсу Государственного банка СССР это тысяча двести пятьдесят марок. А теперь ответьте: почему немец должен платить мне в пятьдесят раз меньше? И какой смысл мне соглашаться на такие условия?

Он закашлялся.

– Вы хотите получать больше звезд Бундеслиги, – произнес с осуждением.

– Ну, так в чем вопрос? – лучезарно улыбнулся я. – Пригласите футболистов исцелять детей. Вместе порадуемся. Извините, но пора за стол. Коллеги заждались.

– Погодите, герр Мурашко! – ухватил он меня за рукав. – Я подумаю над вашими условиями. Кое-что придется согласовать. Вы ведь не уезжаете завтра?

– Нет, – успокоил я. – Но через день планировал отправиться в Берлин. У меня приглашение из клиники «Шарите».

– Эти осси[13] не заплатят больше, – замахал он руками. – У них нет денег. Не спешите уезжать, герр Мурашко, мы договоримся.

– Буду ждать, – кивнул я.

– Получили от немцев предложение? – спросил Воронов, когда мы вернулись за стол.

– Да, – ответил я. – Все, как обещал. Они берут на себя формальности по нашему пребыванию здесь. Осталось уточнить вопрос оплаты, но, думаю, договоримся. Все будет тихо.

– Хорошо бы так! – вздохнул он.

– Не волнуйтесь, Владимир Сергеевич! – улыбнулся я.

Рано радовался…

Проснулся я от чувства тревоги. Разлепив глаза, полежал чуток, размышляя, что не так? И понял. В коридоре перед дверью в номер наблюдалось три ауры. Одну узнал сразу – Слизень, остальные незнакомы. Я вскочил и прошлепал босыми ногами к двери. Ауры стали ярче и четче. Они обрисовали тела незнакомцев. У одного в районе поясницы темнело пятно в форме пистолета. Твою мать!