Молли вздохнула, щелкнула зажигалкой.

Первую бутылку коньяка они выпили за час. Выпили молча. Вторую открыли во дворе, где росла старая шелковица, под которой стоял стол. Было жарко, и они разделись до трусов и лифчиков, как в старые времена. Молли стала вспоминать, как они дрались с сутенерами, которые хотели взять их «под себя», и как клиент пытался расплатиться с ними ящиком спирта, а они отказались, и он стал стрелять в них из автомата Калашникова – еле ноги унесли…

Потом они уснули на траве, а когда проснулись, Нора позвонила Кропоткину – он не отвечал, и они откупорили следующую бутылку. Звонили из ритуального агентства, звонила Лиза Феникс, звонили из театра, звонил Бессонов, потом кто-то дважды ошибся номером, потом приехала девушка из агентства, и Нора подписала доверенность, чтобы «Черный лебедь» мог получить справки, необходимые для похорон, потом они съели по бутерброду и снова выпили…

На кладбище Нора, Молли и Лиза Феникс были в черных шляпах с вуалью, Бессонов стоял в сторонке, прижимая к груди какую-то папку. Кропоткин на похоронах не появился и не отвечал на звонки. Люди из агентства у соседней могилы громко вспоминали, сколько раньше стоили похороны в долларах и дойчмарках, путались, вздыхали…

После поминок – они впятером зашли в кафе, молча выпили по рюмке водки – Бессонов отвез ее домой, за город, и они сразу легли спать – Бессонов в гостиной.

Вечером он приготовил ужин, снова помянули Нюшу, после чего Бессонов молча положил перед Норой папку. В ней были документы – справка о смерти, медицинское заключение, что-то еще. Нора подняла голову, вопросительно посмотрела на Бессонова.

– Почитай, – сказал он. – Рано или поздно придется.

– Что придется?

– Почитай медицинскую справку. Лучше это сделать сейчас.

Пожав плечами, она пробежала глазами справку, замерла, закрыла глаза.

Бессонов наполнил ее рюмку.

Нора залпом выпила.

– Вот почему он исчез, – сказала она тихо. – Я подозревала что угодно, но не это. – Запнулась. – Вот почему она так растерялась…

Бессонов молчал.

– Мы разговаривали о детях, и она решила, что мы хотим завести ребенка. Хотел он. А у нее уже был ребенок от него… вот она и… а я-то… мы ведь на самом деле ничего… Боже, Митя, но почему же он спрятался? Он же где-то здесь…

Она схватила со стола нож и бросилась в мастерскую, Бессонов едва успевал за ней.

– Нора! – крикнул он. – Да Нора же!

Нора включила в мастерской свет.

– Ты туда! – приказала она. – А я здесь.

Они перевернули мастерскую и дом вверх дном, но Кропоткина нигде не было. Потом обыскали сад, флигель, Нора стала ломиться в сарай, где хранились садовые инструменты: ей нужен был топор. Топор. И сеть. Она набросит на него сеть, а Бессонов ударит обоюдоострым мечом – ударит дважды. Агамемнон упадет в бассейн, который до краев наполнится его черной кровью, а потом Нора отрубит ему топором голову и не станет закрывать рот и глаза на отрубленной голове, лишь оботрет его волосами брызнувшую на ее одежду кровь, а потом бросит голову в огонь, чтоб выкипели его глаза и мерзкий мозг, в огонь, в огонь…

Бессонову с трудом удалось скрутить ее, отнести в дом и уложить спать.

Нора заснула на спине с открытыми глазами.

Бессонов боялся, что она утонет в отчаянии и коньяке, но уже к обеду следующего дня Нора пришла в себя, сварила кофе покрепче и сказала, что хочет наказать Кропоткина. Убить его. Уничтожить.

– Да брось ты эти страсти-мордасти! – сказал Бессонов. – Плюнь и забудь, даже не думай об этом – испортишь свою карму. Давай лучше уедем. Друзья предлагают купить домик в Таррагоне… или в Хорватии… можно и в Греции – на каком-нибудь острове, на Крите или на Корфу… теплое море, хорошее вино, ты да я… Надоело здесь жить – слов нет. Тысячу лет все ждем и ждем лучшей жизни, строим да строим, и вдруг то война, то революция, то еще какая-нибудь дрянь… Хочется пожить на готовом – сколько той жизни осталось! Наших денег хватит…

– Ты, кажется, забыл, что я актриса, – сказала Нора. – Митя, я уже кое-чего добилась, а ждет меня великое будущее, я это точно знаю, но ждет оно меня здесь, а не на Крите! Я столько всего перенесла ради этого будущего, Митя… не могу я все бросить, не могу…

– Нора, – сказал он, – идеальных убийств не бывает…

– Хорошо, – сказала Нора, внезапно успокоившись. – Выслушай меня, Митя, и хорошенько подумай. Здесь, только в этом доме, хранится картин на миллионы. Миллионы долларов, Митя! Плюс сам дом, плюс московская квартира… да много чего еще… скульптуры, эскизы… наследие, в общем… Я хочу не только его смерти – убить его мало – я хочу, чтобы все это стало моим. Нашим. Причем на законных основаниях. У него ведь никого нет – ни родителей, ни братьев и сестер, вообще никого, а бывшая его жена счастлива с каким-то австралийцем… да и детей у них не было… Я единственная наследница. Стану вдовой, через несколько месяцев вступлю в права наследства, и все это станет моим. А потом я могу делать с этим что захочу. Захочу – продам. Здесь есть три или четыре картины, которые на аукционах стоят не меньше миллиона. Каждая, Митя! Долларов, Митя! Все это станет нашим. – Вдруг улыбнулась. – Разве ты не хочешь отомстить человеку, который набил тебе морду? – Привстала, глядя ему в глаза. – Ты со мной, Митя? Ты мне поможешь? Мы вместе? Ну же, не мямли, Митя! Только прямо скажи – да или нет. Если нет, я пойму. Но тогда мы расстанемся. Навсегда, Митя. Если да, мы сделаем это и проживем долго и счастливо, ты и я. Только не говори мне о муках совести и призраках убитых – я слишком хорошая актриса, чтобы во все это верить. Так ты со мной, Митя, или нет?

Бессонов рассмеялся.

– Ты замечательная актриса, Нора, – сказал он, – но это не театр, это жизнь. В жизни из тебя леди Макбет никудышная, уж прости. Заскучала по девяностым? Пиф-паф, любовь, кровь, морковь, в бровь? Не думаю. Тогда в чем дело? Тебе хочется его денег? Но у тебя своих – куры не клюют. Или ты так его любишь, что готова убить? Любишь? Нет? Да ты сама не знаешь, что произошло на самом деле и чего на самом деле хочешь, поэтому, как сказал бы твой Станиславский, не верю я во все эти ваши страсти…

Нора молчала.

– Ты подумай, Нора, только подумай! Ну хорошо… Чем ты хочешь его убить? Мечом? Из пистолета? У тебя, кажется, нет пистолета, значит, его придется добывать, а человек, который достанет пистолет, может проболтаться. Хочешь убить его здесь, да так, чтобы тебя ни в чем не заподозрили? Или хочешь спрятать тело? Вывезти или закопать? Детали, Нора, не люди убивают, а детали! Он слишком известный человек, полиция встанет на дыбы, но что-нибудь да найдет… Боже, неужели я это говорю вслух? Поверить не могу, что я это говорю…

Она молчала.

– Ну послушай… – Он взял ее за руку. – Только послушай, Нора… ну давай с другого конца зайдем… Человеку, пользующемуся электрическим утюгом, трудно поверить во все эти чудеса… в хождение по водам, превращение воды в вино, воскрешение мертвых… По той же самой причине мы не понимаем всех этих Эдипов, Электр, Агамемнонов, по той же самой причине так трудно сегодня ставить Эсхила или Софокла, по той же самой, Нора, и ты это знаешь: мы не верим в этих богов, в судьбу, рок, фатум, в мистику, в неизбежное наказание, в загробное воздаяние… а эти боги, этот рок – такие же действующие лица пьесы, как все эти цари и герои… мы не верим во все это так, как тогда люди верили, потому и не можем проникнуться тем ужасом, который переживает царь Эдип… или Орест какой-нибудь… вместо ужаса в наших спектаклях – механика головного мозга, какая-нибудь химера вроде совести, в которую мы тоже не верим, и ты не веришь, вместо всего этого ужаса у нас Сартр какой-нибудь, не к ночи будь помянут… – Бессонов перевел дух. – Люди взрослеют, Нора. Нам уже не нужно на каждом шагу хвататься за меч или за пистолет – есть суд, прокуратура, полиция, пресса, очень неплохие гигиенические средства, а мы ведь сегодня ни во что, кроме гигиены, и не верим… ты можешь представить сегодняшнего человека, который согласился бы быть распятым рядом с Христом ради спасения души? Сама эта мысль вызывает оторопь, правда? У нас не осталось ни трагедии, ни даже комедии… Господи, да почему я должен тебе все это говорить! – Он перевел дух. – Если ты так ненавидишь его, если так хочешь отомстить, разведись с ним, черт возьми, отсуди у него половину имущества, а потом играй себе в театре, занимайся любовью… живи! Только, пожалуйста, Нора, не делай глупостей! Неужели тебе так хочется в тюремной камере драться с лесбиянками из-за жопы какой-нибудь хорошенькой зечки? Я привык к тебе, Нора… иногда я даже думаю, что люблю тебя… и кто знает, как оно сложится… может, мы поженимся, ребенка заведем… да чем черт не шутит… – Помолчал. – Честное слово, мне тебя будет не хватать…