Дымников или дедушка Макуха смеялись, когда кто-либо заговаривал при них о том, что в лесу можно заблудиться, а Костров при этом краснел, вспоминая, как ему однажды, в первые дни партизанской жизни, пришлось одному возвращаться в лагерь из леспромхоза. Он заблудился и не на шутку перепугался. Пришлось обращаться к карте и компасу. Он потратил на дорогу времени в три раза больше обычного. Добрынин, встретивший его у землянки, с едва заметной улыбкой спросил: «Что, на ягоды напал, Георгий Владимирович?» Костров смутился и ничего не ответил.

Послышались чьи-то шаги, и к огню быстро подошел партизан — связной из группы Селифонова.

Костров тронул рукой спящего Зарубина. Тот моментально проснулся и вскочил, будто и не спал совсем.

Связной доложил, что в основном все в порядке.

— Почему в основном? — спросил Зарубин.

— Грачев ранен, — ответил тот.

— Докладывай подробно, — приказал Зарубин.

— В бункере оказалось пятеро солдат, — рассказывал партизан. — Мы навалились сразу гурьбой и всех подмяли. Грачев двоих прибил, а третий вырвался и пырнул его ножом в шею, вот сюда.

— Как он сейчас?

— Не скажу точно. Когда я сюда побежал, его Селифонов с хлопцами перевязывали. Он хрипел, ругался. Его подвезут сюда на волокуше, а то оставлять там несподручно.

Добрынин нашел спящего фельдшера, растолкал его, приказал идти вместе со связным навстречу раненому Грачеву — быстрее оказать ему помощь.

— Кроме этого, все в порядке? — спросил Зарубин связного.

— Все как следует… Выбрали место, где путь разбирать. Трупы упрятали, ожидаем. Уже прошел в город один состав со снегоочистителем.

Около пяти часов Зарубин поднял отряд, приказал накинуть капюшоны маскировочных халатов и затушить костры.

Огонь забросали снегом. Вокруг сразу потемнело. Дымников, готовый тронуться в путь, стал впереди. Когда партизаны начали выстраиваться, из лесу показался фельдшер, тянувший за собой волокушу с лежащим на ней Грачевым.

— Как? — коротко спросил Зарубин.

— Кончился, — тихо ответил фельдшер и устало вздохнул. — Ему, видимо, сонную артерию повредили. Я уже не застал его в живых.

Партизаны окружили тело товарища, откинули капюшоны, сняли шапки. Зарубин опустился на колено, взял холодную руку Грачева и долго молча смотрел на его застывшее, залепленное снегом лицо.

Ему вспомнилось заседание бюро окружкома, когда разбирали поведение Грачева, вспомнилось, как обещал Грачев исправить свою ошибку, искупить вину. И вот его уже не стало. Он погиб при выполнении боевого задания.

Высвободив из-под головы покойника капюшон, красный от крови, Зарубин закрыл ему лицо и встал.

— Бойко, — негромко сказал он командиру взвода. — Выделите двух человек… Пусть отвезут Грачева в лагерь и не хоронят до нашего возвращения. А мы, товарищи, — вперед.

Начинало светать. Предутренний мороз крепчал. Партизаны лежали на снегу, зарывшись в сугробах, по обе стороны железнодорожного полотна. В белых халатах они были почти неотличимы от снега. Дули на озябшие руки, подергивали и постукивали костеневшими ногами.

Добрынин лежал у самой стены леса, метрах в сорока от дороги, и поглядывал в бинокль. Зарубин сказал, что скапливаться всем у полотна не следует и что кому-то надо наблюдать издали за всем участком операции. Комиссар не стал возражать.

Сам Зарубин с капитаном Костровым сидел на корточках поодаль от полотна, за штабелем полусгнивших, заметенных снегом шпал. На шпалах ничком лежали два партизана-наблюдателя.

— Ну и прохватывает!… — пожаловался один.

— Да, мороз, что надо, правильный, — согласился второй. — Ты нос потри снегом, а то он у тебя назавтра отвалится. Какой из тебя будет партизан без носа!

Партизан с побелевшим носом уже хотел выполнить совет товарища, но вдруг, взглянув на полотно, приглушенно вскрикнул:

— О! Гляди!

Вдали, в предрассветной мгле смутно забелел свет.

Ветер дул навстречу составу, и шума его движения не было слышно. Партизан, заметивший поезд, быстро скатился со штабеля и, крякнув от холода, бойко доложил:

— Показался, товарищ капитан. Ползет. Определенно он. С одной фарой на левой стороне. Сейчас погреемся, а то, кажется, у меня печенка уже замерзла, — и, похлопывая руками, он принялся вытанцовывать на месте.

Зарубин и Костров надвинули капюшоны, поднялись и стали наблюдать.

Тишину прорезали четыре коротких, тревожных свистка паровоза. Уже явственно доносился шум приближающегося поезда.

Зарубин энергично толкнул в бок Кострова и коротко бросил:

— Давай!

Костров, пригнувшись, спустился в канаву. Тотчас от снега отделилось несколько белых фигур с ломами, клещами, веревками. Они подползли к полотну, и закипела работа.

Остальные, забыв о холоде, приникли к земле в ожидании команды.

Преодолевая крутой подъем, начинавшийся на тридцатом километре, состав тянулся так медленно, что можно было, идя шагом, не отстать от него. Он был уже весь на виду.

Паровоз натужно пыхтел. Вот он миновал контрольный столб, въехал на место, где рельсы только что освободили от креплений, и вдруг, загрохотав по шпалам, остановился, окутанный клубами пара.

— Вперед, товарищи! — громко крикнул Зарубин и с автоматом в руках бросился к паровозу.

С обеих сторон полотна с криками: «Ура!», «За родину!» — устремились к составу партизаны.

Из паровозной будки один за другим вылетели вниз головой два человека в зеленых немецких шинелях. Глухо ударившись о землю, они остались недвижимы. Вслед за тем выпрыгнул машинист. Набирая пригоршнями снег, он стал обтирать руки.

— Пароль! — потребовал Зарубин, приближаясь к нему.

— «Брянск»! — ответил тот. — Видишь вот, двух «помощников» сразу ухлопал. — И добавил: — Привет от Якимчука.

Затрещали пулеметы, автоматы. Лес наполнился грохотом, криками, стрельбой. Вагон с охраной расстреляли в упор из ручных пулеметов. Потом в окно швырнули несколько противотанковых гранат. Взрыв! Горбом встала крыша, вылетела дверь. Подрывники Рузметова торопливо закладывали взрывчатку под колеса и котел паровоза.

— В топку бы, в топку… — советовал машинист.

— Людей выводите, людей, прямо в лес, — раздавался голос Зарубина.

Из вагонов выскакивали люди. Они бежали к лесу с узлами, мешками, чемоданами, еще не отдавая себе ясного отчета в том, что произошло.

— Поберегись! — крикнул Рузметов, отбегая от паровоза.

Грохнул взрыв, в воздух полетели куски железа. Паровоз накренился набок, постоял так мгновенье, как бы в раздумье, и повалился под откос.

— Гитлер капут! — объявил Дымников.