староста» М.И. Калинин, в будущем многолетний формальный глава советского государства. Он вообще был крестьянином по рождению, но несколько лет работал токарем на петербургских заводах, прежде чем стать профессиональным революционером. Столь же ценился К.Е. Ворошилов, будущий многолетний нарком обороны. Он начинал свой трудовой путь слесарем на Екатерининском заводе ДЮМО и на паровозостроительном заводе Гартмана в Луганске.

Более или менее значительное число рабочих присоединилось к большевикам только после Октябрьского манифеста 1905 года, среди прочего, разрешившего в России политическую деятельность. После этого революционные партии могли существовать хотя бы полулегально. Но в Петербурге пролетариат все равно оставался под преимущественным влиянием меньшевиков и эсеров. Поэтому вооруженное восстание Ленин решил организовать в Москве. По свидетельству А.Д. Нагловского, «Ленин в своей «линии» был абсолютно твердокаменен. Ленин остался на своем. По его мнению, восстание было нужно и прекрасно, что оно было. От своих положений Ленин никогда не отступал, даже если оставался один. И эта его сила сламывала под конец всех в партии».[71] И Нагловский вспоминал, как еще накануне революции 1905 года Ленин в Женеве излагал перед ним тезисы о необходимости вооруженного восстания, независимо от его шансов на успех: «Что нужно делать? Нам нужно одно – вооруженное восстание! – повторял он тоном непререкаемой необходимости, повелительно и бесспорно. Когда же я указал, что в партийных кругах в России живет сомнение в том, что восстание едва ли может быть победным, Ленин сразу даже остановился.

– Победа?! – проговорил он. – Да для нас дело вовсе не в победе! – и делая правой рукой резкие движения, словно вбивая какие-то невидимые гвозди, Ленин продолжал: – От моего имени так и передайте всем товарищам: нам иллюзии не нужны, мы трезвые реалисты и пусть никто не воображает, что мы должны обязательно победить! Для этого мы еще слабы. Дело вовсе не в победе, а в том, чтобы восстаньем потрясти самодержавие и привести в движение широкие массы. А потом уже наше дело будет заключаться в том, чтобы привлечь эти массы к себе! Вот в чем вся суть! Дело в восстаньи как таковом! А разговоры о том, что «мы не победим» и поэтому не надо восстания, это разговоры трусов! Ну, а с ними нам не по пути!»[72]

Инесса Арманд в автобиографии писала: «В 1903 году попала за границу, в Швейцарию, и после короткого колебания между эсерами и эсдеками (по вопросу об аграрной программе) под влиянием книги Ильина „Развитие капитализма в России”, с которой впервые смогла познакомиться за границей, становлюсь большевичкой».[73] Как известно, под псевдонимом „Ильин” скрывался Владимир Ульянов. Так состоялось заочное знакомство И.Ф. Арманд с героем главного романа её жизни.

С началом революции Владимир Ильич и Надежда Константиновна вернулись в Россию. Вождь большевиков в Женеве 10 января 1905 года узнал о расстреле рабочей демонстрации в Петербурге. Крупская вспоминала: «Всех охватило сознание, что революция уже началась, что порваны путы веры в царя, что теперь совсем уже близко то время, когда „падёт произвол, и восстанет народ, великий, могучий, свободный…”».[74] Чтобы приблизить этот сладостный миг, Ленин торопился в Россию. Однако возвращение состоялось только после манифеста 17 октября, когда для большевиков появилась возможность легальной или хотя бы полулегальной деятельности.

В конце октября 1905 года Владимир Ильич по поддельным документам отбыл в Петербург. Первым делом после приезда он посетил могилы жертв «кровавого воскресения» на Преображенском кладбище. Неделей позже на родину выехала и Надежда Константиновна. В мемуарах она призналась: «Я за границей смертельно стосковалась по Питеру. Он теперь весь кипел, я это знала, и тишина Финляндского вокзала, где я сошла с поезда, находилась в таком противоречии с моими мыслями о Питере и революции, что мне вдруг показалось, что я вылезла из поезда не в Питере, а в Парголове. Смущённо я обратилась к одному из стоявших тут извозчиков и спросила: “Какая это станция?” Тот даже отступил, а потом насмешливо оглядел меня и, подбоченясь, ответил: “Не станция, а город Санкт-Петербург”».[75]

В Питере супруги одно время пытались жить вместе. Товарищи по партии достали им надёжные паспорта реально существующих лиц, которые можно было рискнуть прописать в полицейском участке. Но вскоре Владимир Ильич заподозрил, что за их квартирой следят. Они с Крупской опять поселились врозь, и виделись обычно в редакции газеты «Новая жизнь». Ленин участвовал в издании легальных большевистских газет, выступал на собраниях и митингах. Крупская ему помогала, но занималась главным образом канцелярской работой. Надежда Константиновна считалась секретарём ЦК, ведала перепиской с немногочисленными местными организациями РСДРП. О тех днях она вспоминала с воодушевлением: «Народу валило к нам уйма, мы его всячески охаживали, снабжали чем надо: литературой, паспортами, инструкциями, советами».[76]

Однако инструкции и советы не помогли в этот раз осуществить мечту большевиков о захвате власти вооружённым путём. После подавления в декабре 1905 года восстания рабочих Пресни в Москве, усилились репрессии против социалистических партий. Потребовалось усилить конспирацию.

Во время этого визита в Петербург Ленин и познакомился, в самом конце 1905 года, с Елизаветой К. Впрочем, таким ли было настоящее имя незнакомки, действительно ли с буквы К. начиналась подлинная фамилия её мужа, мы не знаем. Ведь ей приходилось скрываться не только от НКВД, где, очевидно знали истинные анкетные данные ленинской знакомой, раз раньше платили ей субсидию. Скрывать своё прошлое приходилось, вероятно, и от парижских друзей, а, возможно, и от мужа. Поэтому далеко не факт, что мемуаристку звали Елизаветой и что её фамилия действительно начиналась на К. Но я буду называть её этим именем, поскольку установить её личность до сих пор не удалось.

Вот что рассказала Елизавета К. о своей жизни до того, как произошла знаменательная встреча: «В это время я была ещё очень молода, но уже успела выйти замуж и – уже – разойтись с моим мужем, который был не русской национальности. Как много других молодых дам и барышень петербургского общества той эпохи, я с одинаковым интересом относилась к самым различным и даже противоположным проявлениям духовной жизни столицы. Бывала в Вольно-экономическом обществе, где марксисты и антимарксисты ломали копья в диспутах на самые отвлечённые темы политэкономии. Посещала собрания писателей и поэтов декадентского толка. Ходила на митинги, где социал-демократы, большевики и меньшевики, и их противники, эсеры, предавали анафеме друг друга, чтобы с той же горячностью предавать затем анафеме “царизм”. Мне случалось встречаться тогда с людьми, которые позже “вошли в историю”. Я хорошо помню, например, В.Р. Менжинского, который тогда был молодым