— И чем ты собираешься заняться, когда станешь законопослушным гражданином?

— Не знаю. Придумаю что-нибудь.

— Нелегко зарабатывать деньги законным способом.

— Слышал.

— Не говоря уже о том, чтобы разбогатеть.

— Не сразу, но со временем можно.

Габриэль кромсал копченое оленье сердце на маленькие кусочки и закидывал в рот. Ел он всегда с отменным аппетитом. Подъехав к озеру, Лиам заглушил мотор. В лунном свете был виден пар, поднимающийся над водой, лед остался только на середине. Они не спешили выходить в холодную тьму. Габриэль закинул на язык две таблетки.

— Готов? — спросил он.

— М-м-м…

— Ты какой-то бледный.

Он протянул Лиаму пакетик с таблетками, но тот покачал головой. Ему не хотелось одурманивать мозг, хотя от страха было трудно дышать. В нормальном состоянии все переживалось по-другому, между ним и миром не было завесы, за которой можно спрятаться. Все органы чувств были обнажены, и от этого, как ни странно, становилось легче.

Лиам натянул перчатки. Кровь пульсировала в пальцах. Все внутри кипело и бурлило. Габриэль положил руку ему на затылок и потянул к себе, их лбы соприкоснулись. Лиам ощутил теплое дыхание брата. Как бы Габриэль ни хорохорился, ему тоже было не по себе.

— Это дело все изменит, — сказал брат.

Лиам оттолкнул его и надел шапку с прорезями. Сразу стало жарко и щекотно. Ощущение, словно шею стянуло удавкой.

— А что, если старик будет сопротивляться?

— Ну, мы его быстро утихомирим.

Габриэль подмигнул ему и вышел из машины. Грабить людей им было не впервой. В подростковые годы они ездили на автобусе в Питео и обчищали пьяных, возвращавшихся домой поздно ночью. Габриэль называл это «летней подработкой». Работа не бей лежачего. На следующее лето они ограбили «Финнбергс» в Гломмертрэске. Пришли после закрытия. Покупателей в магазине не было, как и денег в кассе. Габриэль угрожал пистолетом кассирше, а Лиам стоял на шухере у входа на склад. Продавщица его не видела, но Габриэля запомнила. Через неделю полиция забрала брата, а тот, обосравшись со страха, выдал Лиама. В итоге оба угодили под надзор соц-службы.

В лесу было темно и тихо. Слышен только плеск озерной воды о камни. Габриэль шел впереди, подсвечивая путь мобильником. Ноги скользили по обледенелому мху. Если придется убегать, будет нелегко. Тропинка пошла вверх, легкие горели от усилий. В темноте не видно было, куда ступаешь, мобильник не помогал. Все хлюпало и хрустело. Габриэль несколько раз останавливался, прокашливался и сплевывал. Из-за курения и дури он был в плохой форме.

— Черт, нельзя потише? — не выдержал Лиам.

— Заткнись.

Перед ними вырос дом. На верхнем этаже светилось одинокое окно. Они остановились на краю участка, опасаясь светильников, реагирующих на движение. Лиам поднес бинокль к глазам и направил на окно, в котором горел свет.

— Что ты видишь? — нетерпеливо спросил Габриэль.

— Ничего. Только лампу.

Они замерли. Изо рта шел белый пар, и слышно было только их собственное дыхание. Ни крика ночных птиц, ни лая собак, ни шелеста ветра в ветвях. Одна сонная тишина.

Внезапно в окне как привидение возникла худая женщина в ночной сорочке. Казалось, она что-то выискивает в темноте. Лиам опустил бинокль и прижал палец к губам. Габриэль выхватил у него бинокль и поднес к глазам.

— Это она, — прошептал он, дочь.

Они уже видели ее на заправке. Забитая какая-то, глаза боится поднять. Говорила тихо, едва слышно, совсем непохожа на других продавщиц, ястребом следящих за каждым их движением.

Лиам достал мобильный и сделал пару фоток без вспышки. Посмотрел, что получилось: она больше походила на духа, чем на живого человека.

Женщина отошла от окна. Свет погас. Габриэль опустил бинокль.

— Думаешь, она нас видела?

— Не знаю.

— Мотаем. Сегодня не лучшее время.

Когда Лив на рассвете спустилась в кухню, Видар сидел с биноклем у окна. На столе рядом с пустой кофейной чашкой и утренней газетой лежало охотничье ружье. Черное дуло целилось прямо в нее.

Лив замерла на пороге.

— Ты чего?

Старик был так погружен в свое занятие, что даже не расслышал вопроса. Но, почувствовав ее присутствие, опустил бинокль и с блеском в глазах повернулся к дочери.

— Смотрю, что за черт шныряет по нашей территории.

— Ружье-то тебе зачем?

Он положил на ружье руку.

— А вдруг волк.

— Волк?

— Ну да. Видел я их ночью. Двух. Может, больше.

Лив подошла к кухонной стойке и всыпала порцию кофе в кофеварку. Видар снова взялся за бинокль. Пальцы неуклюже держали прибор, не желая сгибаться. В кухне пахло оружейной смазкой.

Пожав плечами, Лив пошла выпустить собаку. На крыльце она нашла Симона в одной пижаме, всего покрытого гусиной кожей. Схватив пуховик с крючка, она накрыла сыну плечи.

— Что ты тут делаешь совсем раздетый?

Симон поднял красную руку и показал между деревьев. Лив присмотрелась и углядела два силуэта среди елей. Ветер донес треньканье колокольчика.

— Это олени. Я их спугнул.

— Зачем?

— Чтобы дедушка не убил, понятное дело.

— Он там бормочет что-то про волков.

Симон бросил взгляд на дом.

— Ты же знаешь, какой он. Видит только то, что хочет видеть.

Они вместе рубили дрова. Вручную. Лив и Симон. Старик наблюдал за ними из окна. Был один из тех дней, где попеременно то снег идет, то совсем по-весеннему жарит солнце. Сняв куртки, по очереди махали топором. Симон ни разу не пожаловался, что удивило Лив.

Сделав перерыв, присели на бревна и подставили лица солнечным лучам. Плечи болели, но Лив все равно радовалась времени, проведенному с сыном. На нем был новый плетеный браслет из ярких желтых и красных ниток, раньше она такой не видела.

— Это тебе девушка подарила? — коснулась браслета Лив.

Он что-то хмыкнул, вытер лицо рукавом свитера и весь залился краской.

— Ей тоже нравятся мультики?

— Это называется аниме.

— Ну да, я его и имела в виду.

— Нет, она предпочитает книги.

— Ты не пригласишь ее в гости?

— К тебе и дедушке? Не смеши.

Сын рассмеялся так, словно это была дурная шутка, что-то совершенно немыслимое. Лив погладила его по макушке, задержав руку на потном затылке. Подумала об объявлениях о сдаче домов, обведенных красным, о жизни, которая могла у них быть. Только у них двоих.

Симон сплюнул на землю, усыпанную щепками.

— Я ей соврал.

— О чем?

Сказал, что на каникулах езжу в Германию навестить отца.

Лив не знала, что сказать. Ее собственная ложь стала его ложью. Сглотнула горечь, возникшую во рту, и кивнула. Талый снег ошметками падал с веток. Казалось, что кто-то кружит над ними, готовый в любую минуту напасть.