вежливости, алгоритм мог бы поощрять чисто функциональное поведение. Я поговорил об этом с ПП Чжу («Зовите меня просто ПП»), основателем Xiao-i, азиатского гиганта, производящего чат-боты. Китаец, когда звонит в электроэнергетическую компанию или снимает трубку в ответ на рекламный звонок от фирмы недвижимости, скорее всего, общается с ИИ, разработанным инженерами ПП. Его перенаправят к оператору-человеку лишь на последнем этапе, если вопрос слишком сложный или нестандартный. Методы машинного обучения позволили компании Xiao-i, основанной в конце 1990‐х годов, добиться значительного прогресса, пусть даже техники NLP пока еще не дотягивают до уровня беглой речи.

«Меняют ли потребители поведение, когда понимают, что имеют дело с чат-ботом, а не с человеком-оператором? Конечно. Они начинают говорить более взвешенно!» – улыбается ПП в дремотной атмосфере отеля Four Seasons, где он проводит встречи. С машиной не ругаются. Вы никогда не вываливали на невинного сотрудника кол-центра все свои денежные претензии, все проблемы с договором или с задержками поставки? Со мной такое бывало не раз… Человек, пусть даже это бессильный винтик, стоящий на самой нижней ступени предприятия, остается связанным с группой, частью которой он является, и несет часть ее ответственности, пусть и бесконечно малую. С ИИ все это невозможно, поскольку он по природе своей невинен. Именно потому, что мы инстинктивно умеем отличать людей от машин, мы не будем терять время и винить их в ошибках людей. Точно так же мы никогда не почувствуем необходимости оправдываться перед роботом. ПП дал мне послушать запись разговора чат-бота, который требует, чтобы клиент оплатил счет. И хотя я не понимаю по-китайски ни слова, было очевидно, что диалог прошел совершенно спокойно. Никакого возмущения, никаких воззваний или извинений. Это своего рода моральная анестезия, в подобных обстоятельствах весьма похвальная. Впрочем, как отмечает ПП, потребители переходят к более стандартизированному языку, чтобы их лучше понимали. Люди – настоящие хамелеоны, они умеют выдавать себя за роботов. Но не наоборот…

Если у чат-ботов и есть долг перед собеседниками, он заключается не в вежливости, а в том, что с самого начала разговора они должны прямо заявлять о своей цифровой природе. Этот добровольно исповедуемый функционализм – залог наших хороших отношений.

ПП говорит о любви. Любовь – не дело чат-ботов. Вокруг нас журчат фонтаны, в клетках поют экзотические птицы, резко контрастирующие с горячечным оживлением Пекина. Мы потягиваем цветочный чай из фарфоровых чашек. Я понемногу оттаиваю после безумного дня, потраченного на выживание в пробках. В человеческой беседе есть свои прелести.

– Без обратного билета посадка невозможна, – объясняет она мне, улыбаясь.

– Но я же вам говорю, что потом поеду в Китай!

В аэропорту Шарль-де-Голль во время моей посадки на рейс в Бостон стоит агент безопасности, которая не хочет ничего знать. Поскольку я въезжаю в США без визы, что возможно в случае пребывания, не превышающего трех месяцев, я должен показать ей обратный билет, чтобы доказать свое намерение покинуть территорию страны. Я же хотел поиграть в Керуака и отправиться в путь без точного маршрута. Я пока не знаю, полечу ли через Сиэтл (все зависит от ответа Amazon) и как долго пробуду в Сан-Франциско. Единственная вещь, которая мне известна и которую я пытаюсь объяснить своему неумолимому церберу, состоит в том, что я вылечу с Западного побережья в Пекин, где должен продолжить свой репортаж. Я показываю ей задание, подписанное директором издания Point, а также журналистскую визу в Китай, полученную не без некоторого труда: согласно этой визе я обязан прибыть на территорию КНР не позднее 16 сентября.

– Без обратного билета посадка невозможна.

– Но я совсем не хочу поселиться в США. Моя семья живет в Лондоне, работа – в Париже. Я девять месяцев прожил в Нью-Йорке и поспешил оттуда уехать – так соскучился по Европе. Клянусь честью, что предпочитаю круассаны бейглам, а Луи де Фюнеса – Робину Уильямсу. Я терпеть не могу, когда меня будят сирены машин скорой помощи. У меня головокружение от небоскребов, и я никогда не обращаюсь к малознакомым людям по имени. Пожалуйста, позвольте мне вылететь.

– Без обратного билета посадка невозможна.

– Разве это преступление – не бронировать гостиницы за два месяца? Разве у нас нет права просто шляться, фланировать, выжидать? Хотим ли мы жить в мире без случайности, без экспромтов, без вкуса?

– Без обратного билета посадка невозможна.

Цербер продолжает одарять меня благожелательной улыбкой, закрывая проход телом. Ни малейшего раздражения. Эта невозмутимость в конце концов подавляет меня. В отчаянии я вижу, что времени почти не остается. Но я уже назначил на завтра ряд встреч в Массачусетском технологическом институте… Путешествующие по делам обходят меня, не моргнув глазом, а семьи, отправляющиеся в турпоездку, оглядывают с любопытством. Я чувствую себя как мигрант, у которого нет правильных документов и печатей. Почему все эти люди проходят без проблем? Чем я хуже их? К какой недочеловеческой касте я теперь отношусь?

Избавлю читателя от описания всех хитростей, на которые мне пришлось пойти, чтобы в итоге сесть на самолет. Мне понадобилось купить по интернету за сто долларов билет Нью-Йорк – Монреаль, предупредив свою тамошнюю знакомую (зашифрованным сообщением), что, если понадобится, я сделаю вид, что еду к ней. Пройдя через американскую таможню на другой стороне Атлантики, я поспешил этот билет вернуть. Как легко обмануть бюрократию, и как жаль, что приходится этим заниматься! Впрочем, агент безопасности не поверила ни единому слову моей истории, однако формальности были соблюдены. Мне пришлось соврать, чтобы сохранить истину.

Во время полета я долго думал о моем цербере, молодой и привлекательной девушке. Предположим, что в личной жизни она – само воплощение нежности и эмпатии. Ее работа, однако, состоит в том, чтобы бездумно применять тупые правила, независимо от какого-либо контекста. Если бы она работала на Адольфа Эйхмана, то выполняла бы работу с той же улыбкой и сноровкой. По сути, на тридцать пять часов в неделю общество превращает ее в робота. Людей, ей подобных, мы встречаем ежедневно в окошках государственных учреждений и в службах поддержки клиентов. Всем знакомы моменты, когда наш собеседник выходит из сообщества людей, чтобы укрыться в своем статусе робота – простой, что-то исполняющей машины, которая неподвластна доводам совести. Это момент падения, когда любая мораль становится невозможной. Кто не оказывался жертвой подобного искушения? Все мы бываем бюрократами при исполнении, готовыми погрузиться в комфорт правил.

Приподнимая покровы ИИ и проникая в механизмы информационной иллюзии, мы постепенно теряем вкус к антропоморфизации роботов. Однако в то же время нужно перестать роботизировать людей. ИИ – это, возможно, отличный повод покончить с бюрократией, делегировав роботам все, что относится к формальному и усредненному, а людей заставить выносить суждение, на что робот не способен. Представьте, что в аэропорту Шарль-де-Голль работает