Во многом это заслуга покойного ныне Джима Бланшара с его Национальным комитетом по легализации золота, который публиковал соответствующий информационный бюллетень.

Что интересно (и мы напоминали об этом во время моей президентской кампании), в день инаугурации Никсона в 1973 году Бланшар запустил биплан с баннером «Легализовать золото» над праздничным парадом. Америка была свободнее! Пожалуй, сегодня самолет бы сбили. Однако снова разрешил владеть золотом уже президент Форд. Власти боялись сделать этот шаг, поскольку «цена» золота – самый главный показатель ценности валюты. Поскольку продажа почти 500 миллионов унций золота в 1960-х по демпинговой цене не предотвратила падение доллара, международные органы должны были наказывать тех «спекулянтов», которые тайно накапливали золото.

Цена на золото подскочила с 35 долларов за унцию в 1971 году до 195 долларов в 1975-м, и никто не гарантировал, что она не вырастет еще больше, когда на рынок придут американские граждане. Поскольку ожидалось, что рост котировок замедлится, трейдеры с готовностью продавали золото – и цена его стала резко падать, обрушившись в августе 1976 года до 102 долларов за унцию. Но дело было не только в трейдерах. В результате совместных попыток Министерства финансов и МВФ добиться снижения цены путем вывода на рынок тонн золота падение котировок усилилось. Но оно длилось недолго, и в итоге золото снова стало расти.

Даже сегодня правительство и центральные банки весьма не заинтересованы в том, чтобы позволять ценам на золото посылать миру явные сигналы о том, как в действительности слаб американский доллар. Центральные банки в последние годы постоянно продают золото, и я сильно подозреваю, что Рабочая группа президента США по финансовым рынкам – «защитная команда Плунге» – играет на рынке золота, чтобы сдерживать котировки.

Не далее как в ноябре 2008 года Бернанке признался мне на слушаниях Комитета по финансовым услугам, что вопрос золота центральными банками обсуждается только в контексте его продажи, а о возможности использования его в качестве резерва в новом валютном соглашении и речи не идет.

До того как Конгресс восстановил право американцев легально владеть золотом в 1975 году, его активно покупали так называемые «золотые жуки». Я приобрел свое первое золото вскоре после разрыва Бреттон-Вудского соглашения. В законе была лазейка – нумизматические монеты, которыми считались любые монеты, выпущенные до 1947 года. Мексика оказала американским гражданам большую поддержку: там чеканились прекрасные монеты достоинством 50 песо весом 1,2 унции с одной и той же датой – 1947 год – вне зависимости от реального года выпуска. Монеты, которые я приобрел в те времена по соображениям финансовой безопасности, хранятся у меня до сих пор, и уже скоро они будут считаться нумизматическими по праву.

Джим Бланшар почти в одиночку предпринял успешную попытку узаконить владение золотом. Первую конференцию по золоту он провел в 1974 году в Новом Орлеане, и я на ней побывал. Гостей оказалось больше, чем ожидали, около семисот человек. Там я встретил Ганса Сеннхольца – он был среди выступающих. Сеннхольц – один из шестерых защитивших диссертации под научным руководством Мизеса. Я знал его на протяжении многих лет, посещая мероприятия в Гров-Сити, где он возглавлял экономический факультет местного колледжа. Он даже поучаствовал в моей избирательной кампании в 1974 году, что очень озадачило ее руководителя, который не очень разбирался в золоте и Федеральной резервной системе. Когда Сеннхольц, покинув факультет, стал президентом Фонда экономического образования (FEE), он пригасил меня в его правление, вследствие чего мне несколько раз довелось побывать в штаб-квартире фонда в Ирвингтоне-на-Гудзоне, штат Нью-Йорк.

В 1974 году я познакомился с основателем фонда Леонардом Ридом и проникся к нему глубочайшим уважением. Он многое делал для сохранения движения за свободу после Второй мировой войны и многих вдохновил на участие в этом важнейшем деле. Леонарда гораздо больше интересовало образование, чем политика. Но даже при этом, когда я был в Конгрессе, он пару раз приглашал меня в свой институт. Уверен, ему было приятно видеть меня в Конгрессе, однако он понимал, как и я, что именно образование имеет важнейшее значение для политических изменений. Согласен с теми, кто придерживается такого мнения, но важно и другое – воплощать теоретическую философию в политическую практику, и именно этим занимались основатели фонда.

Мизес так говорил об этом: «Расцвет человеческого общества зависит от двух факторов: наличия интеллектуальной мощи выдающихся людей и способности этих и других людей сделать их идеологии приятными для большинства»[31].

По моему убеждению, политические лидеры должны доносить до людей идеологию в понятной, но не популистской форме. Конечно, идеологию всеобщего благоденствия или социализма проще «продать», поскольку она основана на том, что каждый получит что-нибудь бесплатно. Но когда люди осознают, что такая ситуация лишь временная, как только понимают несостоятельность экономики, контролируемой государством, они готовы для дискуссии о том, что свобода дает больше. С каждым днем это все очевиднее.

Если сделать идеологию понятной для большинства, люди осознают, что ее принятие пойдет им только на благо. Что касается свободы, общество должно прийти к консенсусу о том, что самообеспечение, свободные рынки, частная собственность, обеспеченные деньги и контракты, обеспеченные правовой санкцией, – обязательное условие процветания, мира и счастья.

Централизованное управление экономикой и ложные обещания необходимо отвергнуть. Некоторые из принципиальных соображений отвергают искушение добиться чего-то в жизни за счет государства, другие отказываются от этого пути, когда становится ясно, что обещанное процветание, основанное на силе и лжи, может быть только временным. Распределение богатства силами правительства ограничивает само себя. Видимость богатства, создаваемая заимствованиями и инфляцией, всегда приводит к боли и страданиям. Сейчас перед нами открыта прекрасная возможность представить свои «истинные общественные и экономические теории» в доступной и понятной для большинства форме.

Из всех великих представителей австрийской школы экономики XX века самым выдающимся я считаю Мюррея Ротбарда. В 1979 году, во время моего первого депутатского срока в Конгрессе (1976–1984), когда Лью Роквелл, основатель Института Мизеса, был начальником моего секретариата, мы связались с Мюрреем и пригласили его в Вашингтон. Помню, во время первого визита к нам, понаблюдав за нами в деле, он удивился тому, что члены Конгресса действительно пытаются вникнуть в детали каждого параграфа закона сквозь призму Конституции. Помню, его поразил тот факт, что я читал его эссе «Золото и неустойчивый курс бумажной валюты». С тех времен нашего знакомства они с Лью Роквеллом осуществили много важных проектов, самым значимым из которых является учреждение Института Мизеса.

Мюррей был прекрасным педагогом, и я не устану повторять, что лично мне глаза открыла его книга «Великая депрессия в Америке»[32], а также его классический труд «Как государство завладело денежной системой общества»[33]. Я вырос в семье республиканцев и привык верить в то, что провал Гувера был результатом отказа демократов сотрудничать с республиканцами в Конгрессе. Мюррей полностью опроверг это представление. Гувер, говорил он, наравне с ФРС поддерживал порочную политику экономического вмешательства, и именно на них лежит ответственность за продолжение Депрессии, которая, в свою очередь, была вызвана ошибочной денежной политикой, которую проводила ФРС в 1920-х.