так же слетела с петель и соседняя дверь, а за нею в коридор выкатился Эраст Петрович. Он умел лягаться еще лучше, чем я.

– Живее! – сказал господин, поворачиваясь ко мне спиной.

Из-за слишком длинных ног он не смог, подобно мне, протиснуться через скованные руки и, должно быть, провел очень неудобную ночь.

Мы произвели столько грохота, что должны были переполошить всё подземное царство. Но со вторыми наручниками я управился быстро, и мы побежали прочь. В какую сторону нужно двигаться, сомнений не было – в противоположную той, откуда сочился яркий свет. В темноту.

Не знаю, гнались за нами или нет – очень уж гулко отдавался под сводами наш стремительный бег. Несколько раз были развилки, и мы поворачивали туда, где темнее.

Наконец в узкой галерее с низким потолком, до которого можно было достать рукой, стало совсем-совсем темно. Пришлось перейти на шаг. Я выставил вперед руку, чтобы не удариться о преграду. Но преграды не было. Мы шли, шли, шли, а лаз всё не заканчивался.

– Интересно, который теперь час, – сказал я, потому что идти во тьме и молчать скучно. – У меня всё выгребли из карманов, в том числе мой «хэмпден».

– Мой «брегет» тоже. Придется покупать новый, я привык к этой марке, – поддержал беседу господин.

– Вероятно, я долго спал. Уже далеко заполдень – судя по ощущению в моем желудке. Он у меня как хронометр. Через четыре часа после еды деликатно напоминает о себе. Через восемь становится требователен. Через двенадцать начинает бурчать. Через шестнадцать – кричит. Слышите?

– Еще бы, – ответил Эраст Петрович. – Странно, однако, зачем строители метро вырыли эту нескончаемую т-трассу со столькими ответвлениями… Скорее всего штольня, по которой мы бежали, соединилась со старинной сетью каменоломен. Я читал, что под Парижем сокрыт еще один город, подземный. В средние века горожане добывали в недрах камень, чтобы строить дома. Потом начали привозить материал из окрестностей, это было дешевле, и городские каменоломни вышли из употребления. Спускаться в них запрещено полицией, потому что несколько раз любопытствующие отправлялись вниз на экскурсию и пропадали в лабиринте. Найти из него выход непросто.

– Ничего, мы найдем, – бодро ответил я.

Я шел первым. Одну руку выставил вперед, второй вел по стене. Она была шершавая, я исцарапал себе все пальцы. И вдруг – не знаю, через час или через два – поверхность стала приятной на ощупь. Теперь она состояла из гладких круглых камней примерно одинакового размера.

– Кажется, мы куда-то приближаемся, господин! – сообщил я. – Иначе зачем облицовка?

Но шло время, а галерея никуда не выводила. Глаза я давно закрыл, потому что им наскучило без толку пялиться во мрак. Поэтому, когда господин воскликнул: «Маса, у меня не г-галлюцинация?», я равнодушно ответил: «Почем мне знать?» Но Эраст Петрович толкнул меня кулаком в спину, крикнул:

– Смотри!

Я открыл глаза. Впереди брезжило что-то серое. Никогда в жизни не видел столь прекрасного цвета!

Мы побежали. Свет понемногу становился ярче. Я уже не вел рукой по приятно-круглым облицовочным камням, в этом не было надобности. Оглянулся на них – и споткнулся на ровном месте. Это были не камни, а человеческие черепа! Обе стены были выложены ими сверху донизу! Оказывается, я несколько часов щупал мертвые головы!

Я закричал. Не от страха, а чтобы поскорее проснуться. Догадался, что всего этого на самом деле нет – ни бесконечного блуждания в темноте, ни подземных ходов, ни черепов. Я вижу дурной сон.

– Не ори, – сказал Эраст Петрович. – В восемнадцатом веке, когда в Париже стало тесно и понадобились новые п-площадки для строительства, сюда, в бывшие каменоломни, перенесли покойников с церковных кладбищ, несколько миллионов скелетов. Каждый старинный город стоит на костях… Ага, а вот и выход.

Мертвая улица вывела нас к решетке. По ту сторону тоже была галерея со стенами из черепов, но не темная, а подсвеченная. И оттуда доносились голоса!

– …Справа погребены останки гугенотов, убитых во время Варфоломеевской ночи. В 1572 году еретиков без церемоний свалили в яму на пустынном острове Сен-Луи, а впоследствии, когда остров застраивался, перенесли кости сюда, – громко говорил кто-то. – Направо вы видите вход в неисследованную часть катакомб. Она забрана решеткой. Загляните за нее, дамы и господа. По ту сторону – тьма веков и сонмы безвестных мертвецов.

Передо мной возникли две барышни. Никогда еще мое лицо не производило на женщин подобного эффекта. Одна барышня издала крик очень высокой частоты – у меня заложило уши. Другая уронила кружевной зонтик и осела на пол.

– Что вы здесь делаете, господа? Как вы туда попали? – сердито спросил мужчина с большими усами – несомненно экскурсовод. – Кто вам позволил? Я вызову полицию!

Мы с господином взялись за прутья и в четыре руки раздвинули их. Протиснулись через людей, взиравших на нас с изумлением.

– Я знаю, где мы, – сказал Эраст Петрович. – На площади Данфер-Рошро. Тут платный вход в катакомбы. Пардон, мадемуазель. Перметте-муа, мсье.

От нас шарахались. Господин выглядел ужасно: весь пыльный, ободранный, растрепанный, небритый. Я, вероятно, смотрелся не лучше, но Эраст Фандорин, всегда такой элегантный, являл собой зрелище почти душераздирающее. Представляю, как он страдал.

А испытания только начинались. Пришлось идти пешком до гостиницы через весь город, у нас ведь не было ни гроша. Подземные разбойники вынули из карманов всё.

Не то чтобы прохожие очень уж косились, в Париже полно клошаров, но обходили нас стороной. Полагаю, после долгих блужданий по затхлому подземелью, от нас еще и неважно пахло.

Мой желудок не обманул. Наша одиссея длилась без малого сутки. Время было предвечернее, уже сгущались зимние сумерки.

За стойкой дежурил Пикар. Пока мы отсутствовали, он успел смениться, отдохнуть и снова выйти на работу.

– Пропустите этих господ! – крикнул он преградившему нам дорогу швейцару. – Это наши постояльцы!

А нам сказал:

– О мон дье. Я распоряжусь принести в ваш номер побольше полотенец и мыла.

– И побольше еды, – велел я. Уточнил: – Побольше, чем полотенец и мыла.

– Догнали вы мистера Аспена? Зачем он убил бедного мсье Ибарра?

– Нет. Не знаем, – коротко ответил господин на заданные вопросы. – А есть у вас фиалковый шаумпунь для черных волос с п-проседью?

– Что? – переспросил Пикар, явив типичное для француза пренебрежение к любой косметической продукции, производимой вне Франции. «Schaumpoon» в те времена был новинкой, производившейся только германской фирмой «Шварцкопф». Господин выписывал эту жидкость в Нью-Йорк целыми коробками. – У нас до полудня всё кишело полицией. Ужас что творилось! Номер мистера Аспена опечатали.