– А ну молчать! – прикрикнула Семужкина на актрису. – Хватит сцен! Молчи лучше, Гелька!

Актриса воззрилась на Семужкину со смесью гнева и изумления:

– Ты – мне?! Ты говоришь это мне?!

– Да, тебе! Все знают, что ты ненавидела своего мужа!..

Актриса прошипела:

– Все? Кто это «все»?!

Но Семужкина не ответила на прямой вопрос и продолжала бросать в лицо Ангелине гневные обвинения:

– Ты любила не Борю, а его деньги! Ты хотела его смерти, чтобы все досталось тебе!.. Все – и дом, и клиника!.. Ты давно мечтала убить его!

Геля пришла в себя и с исказившимся лицом проговорила:

– Да?! Уж не сваливаешь ли ты, Ирочка, с больной головы на здоровую?!

– О чем ты?!

В глазах бухгалтерши полыхнул тщательно скрываемый ужас. А актриса продолжала:

– А я о том, что это ты, Семужкина, могла убить моего мужа! Думаешь, он мне не успел рассказать? А он успел! И о тайном аудите, который он заказал. И о том, что открыла проверка: какие суммы ты проносишь мимо кассы и кладешь себе в карман! Ты – воровка! Ты регулярно обкрадывала нас с Боренькой!..

– Ты…

Семужкина аж задохнулась. Кровь прилила к ее лицу.

И тут раздался здравый голос – он принадлежал, естественно, Денису Карпытину:

– Постойте, господа! К чему эти доморощенные разборки? Давайте успокоимся и, наконец, позвоним в милицию. Она во всем разберется.

Супруга Борджиа словно ждала этой реплики. Она, войдя в раж, перекинулась на дотоле молчаливого Карпытина:

– А ты вообще молчи!.. Я-то знаю историю твоего знакомства с Борисом. Вы не простые друзья-приятели. Ты здесь потому, что Боренька тебя лечил. И если б не лечил, ты б уже давно не здесь сидел, в обществе приличных людей, а где-нибудь в Кащенко! Ты что, не понял? Ты ведь тоже под подозрением! Сколько было в истории медицины случаев, что пациенты убивали своего психиатра?! Что щелкнуло сегодня у тебя в голове? А?! Не повторил ли и ты их подвиг?!

Карпытин залился густой краской.

«Ну и ну, – подумала Таня, – хорошенького же кавалера хотел подсунуть мне Борджиа! То-то я чувствовала, что с великолепным Карпытиным что-то не так…»

– По-моему, ты забыла, – через силу усмехнулся смертельно бледный Семужкин, обращаясь к вдове, – для полного комплекта обвинить тетю Веру, а также Татьяну.

Жена Борджиа обвела обеих женщин безумным взглядом.

– Мысль хорошая! Они ведь тоже могли. Неразделенная любовь, ревность ко мне, зависть… Да у них у обеих тоже, если разобраться, полным-полно мотивов!

– С меня хватит! – решительно отмахнулась от вздорного обвинения Татьяна. – Я звоню в милицию.

Она взяла трубку стационарного телефона. Гудка не было.

Таня несколько раз нажала на рычаг. Бесполезно.

Тогда она вытащила из сумочки мобильный. На дисплее значилось: «Нет доступной Сети».

– Кто даст мне свой сотовый?! – нахмурилась Садовникова.

Семужкин покорно полез в карман. Его брови поползли вверх.

– Хм, и у меня тоже нету Сети…

– И у меня… – пробормотал Карпытин, вглядываясь в свой мобильник. Таня обвела гостей оценивающим взором. Все растерянно молчали. Садовникова вдруг почувствовала себя хозяйкой положения.

– В таком случае, – потребовала Татьяна, – скажите, кому принадлежит пистолет?

– Это оружие моего мужа, – пробормотала вдова.

– Где оно хранилось? – повелительно спросила Таня.

– У него в сейфе на втором этаже, в спальне.

– Где хранились ключи от сейфа?

– Не было никаких ключей! Он открывается кодовым замком.

– Кто знал код?

– Никто, – сказала жена Борджиа. – Только сам Боря…

Татьяна перевела требовательный взгляд на прислугу.

– Я тоже не знала кода! – затрясла головой тетя Вера.

– Ну что ж, – проговорила Таня и подошла ближе к трупу: – Тогда мне, кажется, все ясно…

… – Приемлемо, – пыхнул своей сигарой Валерий Петрович.

Таня примчалась к полковнику резерва ФСБ Ходасевичу первого января с самого утра, не успев даже как следует выспаться. Все равно она запланировала в этот день сделать отчиму подарок – замечательный хьюмидор (сигарный ящик), наполненный настоящими «гаванами». А теперь появился еще один повод – рассказать о своем новом приключении. Однако при этом она не помощи у Валерия Петровича собиралась – как у них повелось – попросить, а, напротив, поведать о проведенном расследовании. Первом, прошу заметить, полностью самостоятельном – и увенчавшимся абсолютным успехом.

– Могу восстановить ход своих тогдашних мыслей над телом убитого Борьки, – рассказывала Таня. – Сначала я подумала: кто, согласно правилам игры, должен во время выстрела «мафии» сидеть с открытыми глазами? И обязан все видеть? Ответ: ведущий. То есть в данном случае сам Цесарский. В этот момент у меня возникли первые подозрения… Значит, подумала я, он все видел. И как убийца достал пистолет, и как целился в него, как стрелял… И он даже не вскрикнул? Не проронил вообще ни единого слова?..

– Весьма логично, – пробормотал полковник.

А воодушевленная его скупой похвалой Таня продолжала:

– Потом второе – его жена, Геля, конечно, хорошая актриса, но с обвинениями – в адрес всех и вся, причем непосредственно над трупом мужа, она, кажется, малость переигрывала… Насколько я разбираюсь в психологии, человек в ситуации личной катастрофы прежде всего испытывает шок. Потом приходит боль, а гнев и злоба – на убийц или на судьбу – уже гораздо позже. А в данном случае все произошло наоборот и оттого выглядело несколько искусственным…

– Что ж, – промолвил благодушный отчим, – в наблюдательности и знании психологии тебе, Танюшка, не откажешь.

– Мерси… Не часто ты, Валерочка, говоришь мне комплименты… Надеюсь, они мной заслужены… Потом я подумала про пистолет. Домашние – то есть и Геля, и тетя Вера – сказали мне, что он хранился в сейфе Цесарского и никто, кроме него, не знал кода… Еще одна улика против Борьки…

– Так, так… – подбодрил падчерицу полковник.

– А потом – телефоны. Ну, перерезать телефонный провод у стационарного аппарата мог кто угодно… А вот почему не работали все без исключения сотовые? Почему они, независимо от оператора, вдруг выпали после убийства из зоны действия Сети? Все это неспроста, решила я. И поставить «глушилку», выводящую из строя все мобильники, находящиеся в доме, мог только хозяин…

– Или его жена, – заметил Ходасевич.

– Да, но в чем смысл подобной операции? Не иначе как можно дольше скрывать происходящее… А зачем? – спросила я себя…