На Краснопресненской улице, если ветер был встречным, Безухого будоражил аромат зоопарка. Он чуял сотни полнокровных животных, спящих в клетках, но сильнее его волновал какой-то особенный запах, сулящий большее, чем власть над собачьей стаей.

С прогулок Безухий возвращался злым. Гонял какого-нибудь пса, вспоминал зоопарк.

Через год Безухий повел стаю на Краснопресненскую улицу. Была темная летняя ночь. Собаки прятались в переулке за киноцентром, их было много. Проехали четыре поливальных машины, несколько псов отскочили, началась возня. Капли достали до носа Безухого, он смотрел из переулка на черную ограду зоопарка, обернулся, рыкнул — собаки утихли.

Стая пересекла мокрую, ярко освещенную улицу. Собаки пролезли в решетку и кинулись к вольеру с горными баранами.

Зоопарк проснулся. Ревел и бился о декоративные утесы африканский слон. Утки сгрудились у плавучего домика, но почему-то не улетали.

Безухий несся один мимо клеток, сзади выла сирена… Выстрелили, еще раз… На пути появился человек. Безухий прыгнул, укусил его — человек упал. Безухий побежал дальше. Но вдруг остановился. Подошел к ближайшей клетке, и за частыми прутьями увидел скалившегося волка. Безухий обежал вокруг клетки, дверь в нее была открыта. Безухий зашел…

Утром из ворот Московского зоопарка вышел молодой человек в офицерской форме. Он игриво козырнул симпатичной кассирше, но та отвернулась, почувствовав в его улыбке что-то звериное.

Это был наш будущий руководитель.

Теплое, но дождливое было то лето на Плещеевом озере. Лягушачье. Головастики сплошным прыгающим ковром выстилали лес, пляж, дворы, дороги. Нещадно давил я еще хвостатых лягушат велосипедными шинами, и, в конце концов, перестал их замечать. Зато мог часами изучать длинных серых пиявок в глинистой толще на дне канавы. Однажды дал одной насосаться крови. Пиявка надулась, отвалилась и лопнула под ногой.

На мелководье, тянущемся на километр вглубь озера, я изрезался осокой — искали с Колей лодку. А где-то вдали, говорили, есть ботик Петра и музеи.

Бабушка моя — городская. Не умеет топить печь. Как-то раз вернулся домой, а там дым валит из распахнутой двери. Выбегает бабушка: большая, в белой ночнушке, лицо красное, за спиной толстая седая коса ниже пояса. Машет мокрой простыней, кричит, чтоб я погулял еще. Коля рассказал потом о заслонке.

В сарае — рыба, хозяйская. Бабушка не разрешает ее трогать. Но Коля недавно подарил вяленую карасью голову — обсасываю уже неделю. Нужна лодка. На середине озера, где глубоко, живет огромный сом. Недавно он утащил пьяного. Коля говорит, что если запастись крепкой веревкой с крюком, раскрошить над водой три батона белого, то можно словить чудище. Коля мой друг, он показал, где искать опарышей. На свалке истлевает мертвая собака. Сначала опарышей набирали прямо с нее, через две недели черви собаку сглодали, и куда-то поползли все вместе — их надо было спасать, пока не съели лягушки. Бабушка узнала, что мы с Колей собираем червей, рассердилась. Отвела меня в городскую баню. Везде были голые женщины, мочалки, белый растрескавшийся кафель, железные тазы, мыльная пена у черного круглого стока и длинная деревянная скамья. На подоконнике я нашел старинный екатерининский пятак. Чтоб не отняли, соврал бабушке, что подобрал его на улице. В Москве есть специальный порошок, надо развести его с водой, опустить монету, и она станет как новая.

Карасью голову я уже не обсасываю. Просто вдыхаю через нее немного воздуха в рот, выпускаю через нос, и получается, будто ешь рыбу. Надо идти в поход на сома. Опять с Колей режем ноги об осоку, бродим по озеру, ищем лодку. Иногда проваливаешься по шейку в воду, плывешь до мелкого места, и кажется, что ты сам головастик. Рыбаки нас так и называют, потом кричат, чтоб не пугали рыбу. Но обычно между нами и берегом широкая камышовая полоса. Стрекозы, стайки мальков, ил, солнце, пузыри. Камыш расступается, открывая скрытые, поросшие кувшинками и осокой бухточки. В одной из них мы нашли ничейную лодку. Из воды торчал только нос, внутри лежала газовая плита, мы повалили ее на бок. Лодка чуть всплыла, в гнилом днище — пробоина. Лодку перевернули, втащили на камыш. На следующий день Коля принес ПВА, молоток, гвозди, два куска фанеры, целого вяленого карася. Голову я взял себе, продел капроновую бечевку в глазницы и повесил на шею. Голова — наш талисман.

Днище уже подсохло. Коля промазал края дырки клеем, прибил изнутри фанеру, залил клеем снаружи, пустоты заполнил каким-то мусором и прибил второй кусок фанеры. Клей сох два дня. А мы стреляли из рогаток голубей на приманку. Подбили четырех.

Отплывали утром. С собой взяли черпак, веревку с большим двузубым крюком, два весла, одно алюминиевое с зеленой пластиковой лопастью, другое черное деревянное. Голуби на дне лодки. Полчаса греб Коля, полчаса я. Насадили голубей на крюк, бросили за борт. Пошел тихий дождь. Вода в озере стала как будто шершавой. Коля ругался, но греб. Поднялся ветер, на волнах появились барашки, небо все больше темнело, лодку качало, и я впервые подумал, что под нами — глубина. Еще час мы гребли по очереди. Коля сказал, что сома нам сегодня не поймать, и что пора плыть обратно. Развернулись. Тучи слились с далеким берегом, неразличим стал мыс, который служил нам ориентиром. Вдруг лодку дернуло. Веревка, привязанная к уключине, натянулась. Коля орал, что сом попался, что надо тянуть его к берегу. Берега не было видно. Коля хотел грести, но мы потеряли алюминиевое весло. Мы пытались вдвоем притянуть сома к поверхности — оглушить оставшимся веслом, но рыба была сильнее. Подводный зверь буксировал нас за собой.

Стемнело. Дождь утих. Сом перестал дергать веревку, видимо, ушел на дно. Коля вычерпал дождевую воду из лодки. Я прилег на мокрые доски, положил голову на скамью и смотрел на небо. Появились звезды. Коля сказал, что нужно отыскать Южный Крест. Дурак, если б книжки читал, знал бы, что Южный Крест есть только в южных морях, а здесь надо искать Большую или Малую Медведицу. Не нашли. Я немного погрыз карасью голову и заснул. Приснился мне альбом с картой солнечной системы, с атомной подводной лодкой в разрезе, внутри столовые, камбуз, реактор. Снились нарисованные в книжке негроиды, европеоиды и азиаты. Снился несчастный капитан Немо, похороненный в Наутилусе под обломками таинственного острова.

Проснулся я оттого, что было тепло и шумно. Ярко светило солнце, играл оркестр. Мы медленно подплывали к большой парусной лодке пришвартованной у деревянной пристани. На мачте развивался белый флаг пересеченный двумя голубыми диагональными полосами. На палубе стоял Петр первый, я сразу узнал его по усам и треуголке. Коля тоже проснулся, он сжимал в руках весло, смотрел на царя и кричал: «Ура!», потом кинулся к веревке, за которую нас всю ночь таскал сом, но она легко поддалась — крюк исчез. Оркестр на пристани перестал играть. Нас подняли на ботик, сфотографировали с Петром и солдатами в старинной форме.

Обратно плыли на катере, всего минут пятнадцать. Бабушка встретила меня заплаканная. И уже на следующий день отвезла в Москву. С собой я забрал старинный пятак и карасью голову на бечевке.