– Ну что ж, – подытожил Бахи. – Селестина, ты у нас со вчерашнего дня, так что от тебя панегирика Ленноксу мы не ждем, – тебе еще предстоит освоиться с его очарованием.

Снова общий смех.

– Кэррик никогда не участвует, – шепнула мне Мона, словно он тут пробыл больше двух недель.

– Погодите! – вмешался вдруг Кэррик, и все удивленно смолкли. Он расцепил скрещенные на груди руки и отлепился от стены. Впервые я видела его смущенным – он странно перебирал пальцами.

– Супер, – пробормотала Мона.

Он сердито глянул на нее и запихал руки в карманы.

– Вот что, Леннокс, – заговорил он, стесняясь, глубоким серьезным тоном. – Мы действительно знакомы всего две недели, я мало о тебе знаю. Практически ничего.

– Очень трогательно, – заметил Леннокс, и ему ответили смехом.

– Но мне понадобилась твоя помощь. И ты оказался рядом. Дахи позвонил мне, действовать надо было срочно. А поскольку лицами этих двух идиотов, – он указал на Фергюса и Лоркана, – оклеен весь город, помочь мог только ты. И ты поехал со мной вместе за той, – он глянул на меня, сердце забилось, бабочки в животе, – кто так важен, – сердце громче, громче, – для дела Заклейменных.

Мона громко цокнула языком.

– И я никогда не смогу как следует отплатить тебе за это.

Я почувствовала, как таю под пристальным взглядом Кэррика, но неисправимый Леннокс вновь убил торжественность момента:

– Возьму наличными.

И снова общий хохот.

– Давайте воздержимся от обсуждения какого бы то ни было «дела», – нервно перебил Бахи. – Нас интересует только одно дело: у нас есть повод для праздника, о котором мы узнали только вчера.

Свет вдруг померк, запели «С днем рожденья тебя». Келли, которая раньше сидела со мной и каким-то образом ускользнула незамеченной, вынесла из кухни огромный торт с восемнадцатью свечками. Вокруг нее скакала, распевая и облизываясь, Ивлин. Доскакав до меня, малышка запрыгнула мне на колени и помогла задуть свечи.

Всего день тому назад я говорила себе, что никогда больше не стану загадывать желания – и вот загадала.

– Большое спасибо вам всем! – сказала я, сияя.

Мне отрезали огромный кусок, куда больше, чем Заклейменным позволяется получить раз в неделю, наша единственная «роскошь».

– Тебе нравится? – приставала Ивлин. – Что самое вкусное?

Я засмеялась, скрывая неловкость, присмотрелась к бисквиту, прослоенному светлым кремом.

– Ванильный крем, – сказала я и откусила еще кусок.

Ивлин нахмурилась:

– Но это же лимонный торт.

Щеки у меня вспыхнули, я запихнула в рот еще ложку, лишь бы не отвечать. Краем глаза я видела, что Кэррик внимательно за мной наблюдает.

Келли присела возле меня, обняла за плечи и шепнула на ухо:

– Вкус постепенно вернется, поверь мне.

Прожевывая очередной кусок безвкусного торта, я невольно гадала, за какую ложь наказали мать Кэррика.

18

Поздно вечером, когда все разошлись, кто спать, кто на ночную смену, Кэррик зашел ко мне. Мона вопросительно подняла брови, но я лишь посмеялась и ушла с Кэрриком. Все не так, как ей видится, – нам просто нужно поговорить, а то Келли все время крутилась рядом с сыном, и, хотя я понимала, почему она так себя ведет, нам это мешало обсудить наши дела. Потом пришлось ждать, пока у Кэррика закончится смена, за этим последовал общий ужин, причем Келли уселась между нами, думая, видимо, что способствует сближению, а на самом деле Кэррик рядом с ней оцепенел и на все отвечал односложно, а я и вовсе от усталости едва могла говорить.

Эти выматывающие две недели, потом грозный день бегства, и вот теперь я остановилась наконец, адреналин выдохся, все тело ныло, болела голова, мне казалось, лягу спать – просплю целую вечность. Кэррик повел меня на кухню, подальше от спален, закрыл за нами дверь. Мы сели за кухонный стол.

– Дахи что-нибудь узнал о дедушке?

Десятки раз я задавала ему и Ленноксу один и тот же вопрос, не угомонилась даже тогда, когда Леннокс окрысился: «Норт, ты славная, но скоро я пришибу тебя как муху».

– Да. Только что. Твои родители ездили к нему. Он в камере предварительного заключения, обращаются с ним хорошо. Его допрашивают и продержат еще сутки по подозрению в помощи Заклейменным. Они пытаются доказать, что он предоставлял своим работникам незаконные льготы.

Облегчение, смешанное с тревогой. Ему не причинили вреда и пока что не сумели предъявить обвинение. И все же.

– Доказательств никаких, иначе обвинение уже выдвинули бы. Они держат его только в надежде выкурить тебя.

Меня передернуло.

– Прости, – заторопился он. – Неудачное выражение. Но есть и хорошая сторона: теперь он понимает, что ты жива, иначе бы его давно отпустили.

– Ты уверен?

– Конечно. Он ведь очень неглуп.

Я улыбнулась:

– Да, это уж верно.

– Итак … Я тут продумал план, как выбраться из этого дерьма.

– Из какого?

Широким жестом он охватил и кухню вокруг нас, и весь завод.

– Ты хочешь уйти отсюда? – удивилась я.

– А ты нет?

Очень глупо будет ответить, что мне тут нравится? Что впервые я почувствовала себя в безопасности? Здесь, среди огромных стальных сооружений, когда приходится пользоваться электронным пропуском, чтобы открыть любую дверь, и повсюду стоят охранники, чтобы никого постороннего не впускать. Нет, я не ощущаю себя взаперти, наоборот, я воспринимаю это как защиту, словно наконец-то охраняют именно меня.

– Мне здесь спокойно, – призналась я. – А ты нашел родителей – и брата, – ты ведь, наверное, и не знал, что у тебя есть брат? Зачем же уходить от них?

– Селестина, я все понимаю. Но это не настоящая жизнь. Это не настоящая свобода. Бедняжка Ивлин – ей шесть лет, и, с тех пор как она оказалась здесь, она ни разу не бывала за стеной. У нее нет подруг ее возраста – может быть, она и не видела никогда детей своего возраста. А Бахи не хочет, чтобы мы сражались за свободу. Стоит ему хоть слово об этом услышать, он велит молчать, так что тут никогда ничего не изменится.

– Зато я вчера проспала десять часов подряд, – заныла я, и он ласково рассмеялся.

– Со мной тоже так было поначалу. Ты же только попала сюда. Скоро сама поймешь.

– Дело не в том, что ты просто хочешь сбежать? – мягко спросила я. – Чтобы сблизиться с родными, нужно время, Кэррик. Пока что нормально, что вы чувствуете себя … неловко.

– Надо же, заметила! – фыркнул он. – Когда я вышел из интерната, худшее, что я мог сделать, по правилам Трибунала, – это разыскать родителей. Я не думал, что за мной следят. Из всех соучеников я был лучшим, мне казалось, меня ни в чем не подозревают. Думал, я их провел. Думал, они доверяют мне. Теперь-то я знаю: как ни старайся подружиться со стражами, они все равно тебе доверять не будут. Декан навестил меня в замке.