Рашпиль после этого инцидента запропал – наверное, переселился в другой корпус, – а Наоми стали обходить далекой стороной, словно зону поражения.

Мэл же, вопреки общему настроению, узнав подробности инцидента, начал к Наоми приглядываться. Немка! Надо же! Из Берлина! В Ленинграде почти совсем не было германских немцев. После войны Германия прекратила свое существование, уцелевшие немцы разъехались по миру, но в Союз их за редчайшим исключением не пускали, да, говорят, и не стремились они особенно. А тут выясняется, что одна из сокурсниц – стопроцентная немка! Скворешникову хотелось узнать, кто они, эти немцы, развязавшие три мировые войны, что ими движет, что они представляют собой сегодня, когда планы на мировое господство похоронены навсегда под радиоактивными руинами. Любопытство снедало Мэла, но он никак не мог найти повода заговорить с Наоми ― резонно опасался, что нарвется на очередное «нет».

Случай представился сам собой. Сдавали сессию, и Наоми неожиданно завалила высшую математику. Мальки расходились, помахивая зачетками и весело переговариваясь, а девушка стояла в коридоре у окна, понурившись и обхватив плечи руками. Скворешникову показалось даже, что она плачет, но ее совсем некому было утешить. Он приблизился, встал рядом и сказал, что ее двойка ― это случайность, со всяким может произойти, дата пересдачи назначена, и со второго раза у нее обязательно получится. Он еще что-то лепетал в том же духе, но тут заметил, что Наоми смотрит на него и улыбается. Мэл растерялся, увидев, что девушка совсем не расстроена, понес уже сущую околесицу и неожиданно для самого себя пригласил ее наблюдать лунное затмение, которое должно было состояться прямо-таки ближайшей ночью. Покрытие ― почти девяносто процентов! Если опять облаками не затянет, будет что-то невероятное!

«Ты ведь Мэл? ― спросила Наоми. ― Мэл Скворешников из Калуги?»

Молодой человек поперхнулся, заткнулся и кивнул.

«Очень приятно познакомиться, Мэл. Я пойду на затмение. Где и когда встречаемся?»

И Скворешников назначил первое в своей жизни свидание.

Всё получилось просто замечательно. Наблюдать затмение они пошли в парк Лесотехнической академии и долго бродили там по утоптанным курсантами дорожкам, не обращая внимания на кусачий мороз и темень. Разговаривали обо всём на свете: о Ленинграде, о преподавателях Политеха, о том, какие предметы кажутся особенно трудными, а какие ― полегче. Мэл немного рассказал о Калуге, но тактично не стал спрашивать о Берлине и выяснять пока, как Наоми оказалась в Союзе и как ей удалось поступить в институт на традиционно мужской факультет, будучи ко всему еще и германской немкой.

Сам собой разговор коснулся личных пристрастий и увлечений, и Скворешников, несколько робея, признался, что приглашение на лунное затмение неслучайно, что он в молодости мечтал построить летающий батискаф для путешествий в космос, но быстро убедился, насколько его фантазии противоречат законам физики. Наоми как-то странно посмотрела на него, но тему не отвергла, попросив объяснить, в чем он видит трудности: «Мы же будущие инженеры, в конце концов, давай разберемся». Мэл повторил ей аргументы о смертельном влиянии космических лучей, о радиационных поясах, добавив к ним новые соображения, основывающиеся на багаже знаний, полученных в десятилетке: батискаф всплывает с глубины, потому что его «поплавок» легче воды, но не взлетает же дальше, потому что он тяжелее воздуха, точно так же летающий батискаф остановится на той границе атмосферы, на которой горячий воздух, содержащийся в «поплавке», окажется тяжелее окружающего, а в космосе ― вообще вакуум, легче которого нет ничего в природе. Поэтому разговоры о межпланетных полетах представляют чисто абстрактный интерес, человечеству суждено изучать небесные тела на расстоянии, как сегодня они изучали Луну.

«А ты не думал о силе отдачи?» ― спросила Наоми.

Скворешников вскинулся. В памяти что-то зашевелилось. У Жюля Верна в романе «Вокруг Луны» описывался момент, когда отважные межпланетные путешественники используют силу отдачи пороховых ракет-фейерверков для замедления движения снаряда: сначала они хотят таким образом притормозить свое падение на Луну, но в результате приостановили падение на Землю. Можно ли с помощью фейерверков летать в космосе? Ведь они выгорают очень быстро и взлетают невысоко. Военные сигнальные и осветительные ракеты дают, правда, лучший результат, но и они не способны поднять в воздух хоть что-то кроме себя.

Пока Мэл мучительно соображал, пытаясь ухватить ускользающую мысль, Наоми пустилась в объяснения: «Ты ведь пловец? И знаешь ведь, что бывает, когда спрыгнешь с лодки в воду? Лодка сама собой отплывет в противоположную сторону. Это сила отдачи. Представь, что твой батискаф вышел на границу космоса и остановился. Тогда ты сбрасываешь, а лучше выстреливаешь тяжелый груз, и силой отдачи тебя выносит в пространство».

Гениально! В голове Мэла мгновенно сложился новый проект. Летающий батискаф ― это, конечно, ерунда. А вот если сделать пушку в пушке! Гигантская пушка выстреливает в небо снаряд, который сам является пушкой. Снаряд летит по баллистической траектории, на пике этой траектории в задней части открывается жерло, и снаряд-пушка выстреливает против движения еще один снаряд, сила отдачи придает дополнительное ускорение, и вот он ― космос! Ведь так можно обойти проблемы с боковыми зарядными каналами, о которые обломали зубы инженеры германской армии. В них больше нет нужды! Космический снаряд будет разгонять сам себя, причем на большой высоте, где атмосфера разрежена и меньше сопротивление, выстрел окажется намного эффективнее. Мы увидим, как выглядит обратная сторона Луны!

А если подумать чуть дальше… Чуть дальше… Можно ведь делать связки из снарядов-пушек. Допустим, один снаряд-пушка выводит в космос другой и отваливается. Второй снаряд-пушка летит к Луне и выстреливает третий, который падает уже на лунную поверхность. А если и этот третий сделать пушкой, то можно будет обеспечить выстрел с Луны и возвращение четвертого снаряда на Землю!

От полета фантазии закружилась голова. В порыве чувств Мэл подхватил Наоми, закружил, смеясь, и поцеловал в холодные от мороза губы. С минуту они стояли, обнявшись под звездным небом. Затем Наоми отстранилась с твердостью: «Ты слишком торопишься, Мэл. Тут всё следует тщательно обдумать».

Последние слова прозвучали более чем двусмысленно, но Скворешников не придал этому значения.

С тех пор девушку Нэт и Маркса часто видели вместе. После занятий они гуляли по городу, по Невскому, Дворцовой и площади Мира, ездили в Петергоф посмотреть на замерзшие фонтаны, в Репино ― прогуляться по льду Финского залива, в Рощино – прикоснуться к твердой коре вековых лиственниц, в Пулково ― побродить между зданий самой знаменитой обсерватории. К апрелю Мэлу уже казалось, что он всю жизнь знаком с Наоми, а прозвище Нэт прочно забылось.

Они периодически обсуждали проект Мэла, в подробности которого он почти сразу посвятил Наоми. Девушка высказалась одобрительно, но указала, что нужны подробные расчеты. Он хотел спросить, не слышала ли она что-нибудь о немецкой пушке, но остановился: кто знает, как она себя поведет, если напомнить ей о Германии. Сама она о своем прошлом молчала, ни словом не упомянув, что родилась в Берлине.