– Всегда рад помочь. – На его лице появилась понимающая улыбка. – Вам удобно так сидеть?

Разумеется, ей было не очень удобно, но теперь это не имело никакого значения. Стоять было бы нисколько не лучше… раз они не там, где он смог бы заключить ее в объятия и прижать к себе.

– Пока не знаю, – ответила Симона, пытаясь понять, почему он настолько задел ее чувства этим утром, когда накануне вечером ничего подобного не происходило. Неужели волнения, вызванные пожаром, настолько затуманили ее восприятие? Боже правый! Да его присутствие просто… просто опьяняет!

Продолжая удерживать ее взгляд и улыбаться все той же особенной улыбкой, Тристан спросил:

– Могу я сделать пару предложений?

Эммалина приветливо улыбнулась:

– Ах, пожалуйста, брат! У тебя это так хорошо получается – а мне очень нужна любая помощь!

– Полный фас или острые углы редко дают удачные портреты. Леди Симона, не будете ли вы так добры прилечь на диванчике?

«И ждать меня», – заключили ее разнузданные мысли. Симона отвела взгляд и изменила позу – подняла ноги и повернулась на бок. Опираясь на подлокотник кушетки, она спросила:

– Так?

Эмми выглянула из-за мольберта.

– О да, теперь гораздо лучше!

Тристан медленно поднял бровь.

– Вы всегда перевязываете волосы лентой?

– Если честно, то очень редко, – призналась Симона, хотя решила стянуть волосы сзади только этим утром в надежде, что Тристану эта прическа понравится.

– Пожалуйста, не стесняйтесь, снимите ее.

«А также все остальное, что только пожелаете…»

– Где у тебя карандаши, Эм? – спросил Тристан, пока Симона боролась со своей буйной фантазией и развязывала бант, стягивавший ее локоны.

– Карандаши?

– Да. Сперва надо набросать основные линии.

– Они у меня в комнате! Сейчас принесу! – Эммалина быстро вышла.

Симона рассеянно откинулась на подлокотник дивана; накануне вечером, посреди огня, Эмми очень не хотелось оставлять ее наедине с братом. Так что же случилось сегодня?

– У вас очень накрахмаленный вид.

– Накрахмаленный? – переспросила она, переводя взгляд на Тристана.

– Благопристойный, правильный и совершенно респектабельный.

– Эмми планирует подарить этот портрет моей сестре и ее мужу, – с улыбкой объяснила Симона. – А они еженощно молятся о ниспослании мне благопристойности, правильности и совершенной респектабельности. Оба будут в восторге, узнав, что я способна так выглядеть.

Низкий раскатистый смех Тристана прозвучал невероятно приятно.

– Если кистью будет орудовать Эм, – заявил Тристан, направляясь к Симоне, – то ваш портрет станет напоминать искалеченную обезьяну, сидящую на потрепанной подушке. Разумеется, тогда он ни при каких условиях не покинет стен этого дома. Так что не будет никакой беды, если вы немного расслабитесь: об этом не будет знать никто, кроме нас.

Симоне пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в лицо:

– И что для этого нужно сделать?

– Стать смелее, – ответил Тристан, устраиваясь на краешке дивана рядом с ней.

Лента выскользнула из пальцев Симоны и упорхнула на пол. Теперь Симона остро ощущала аромат его одеколона, ровную линию его щеки, то, как его темные глаза смотрят прямо в центр ее души. Ее сердце отчаянно колотилось, кровь шумела в ушах.

– Смелее? Это как же?

Глаза Тристана заискрились.

– Вы должны держаться чуть более вызывающе.

Симона судорожно сглотнула.

– Вот как?

– Нет, только не застегнутой на все пуговицы!

О Боже! Ясно, к чему это ведет. Подобающим ответом было бы твердое: «Ну конечно же, да!» – но…

– Правила благопристойности и мода требуют…

Остальные слова не были произнесены: Тристан протянул руку и неторопливо расстегнул верхнюю пуговицу.

– Когда ваш портрет буду писать я, – тихо проговорил он, удерживая ее взгляд, – мы расстегнем их все.

Когда он будет писать ее портрет… Сердце Симоны сладко дрогнуло; пьянящая волна предвкушения захлестнула ее.

– Тристан! – прошептала она, глядя на него снизу вверх.

– Да?

Симона пыталась вспомнить, что именно собиралась сказать, и тут он вдруг наклонился и медленно прижался губами к впадинке у основания ее шеи.

У Симоны перехватило дыхание и закружилась голова.

– Эм… может… – Эти слова она скорее простонала, чем проговорила.

Тристан тихо хмыкнул, и этот звук отозвался дрожью во всем ее теле.

– Да, в любую секунду, – пробормотал он и начал неспешно покрывать поцелуями ее шею.

Закрыв глаза, Симона наслаждалась греховными ощущениями, разливающимися по ее телу.

– К сожалению, – прошептала она за секунду до того, как его губы нежно прикоснулись к ее губам.

Потом он отстранился и улыбнулся ей; в его глазах горело одобрение.

– К величайшему сожалению, – тихо согласился Тристан и провел кончиком пальца по затянутой в плотный шелк груди Симоны, дразня затвердевший сосок, наметившийся под тканью.

Дивный, пульсирующий жар возник в потаенных уголках ее тела. Проглотив стон наслаждения, Симона отстранилась и прерывающимся голосом проговорила:

– Сейчас мне пора возмутиться вашей вольностью, так?

Тристан покачал головой и поднялся.

– Думаю, слишком поздно произносить слова протеста, но если вам так будет приятнее, то, пожалуйста, не стесняйтесь.

Пока он шел к креслу у мольберта, Симона успела облизать нижнюю губу и сделала глубокий вдох, чтобы немного успокоиться.

– Делать и говорить что-то исключительно ради видимости всегда представлялось мне свойством мелкой натуры, – начала она, когда Тристан устроился на подлокотнике кресла. – Что вы скажете, если мы отбросим эту идею и будем честными друг с другом?

Тристан усмехнулся:

– Давайте попробуем. Вы первая.

– Мне нравится ваше заигрывание, и даже гораздо больше, чем подобает истинной леди. Теперь ваша очередь.

– Я хочу оказаться с вами в постели, – ни на миг не задумавшись, произнес Тристан.

Это было гораздо откровеннее того, на что рассчитывала Симона.

– Я польщена и… заинтригована.

– Вы когда-нибудь спали с мужчиной?

– Нет.