Пульс постепенно замедляется. Вхожу. Сейчас октябрь, и, по-хорошему, следует включить свет, но я не рискую и пробираюсь вперед, подсвечивая путь телефоном.

В кухне провожу рукой по гранитной поверхности разделочного стола. Все так же, как прежде. Пожалуй, даже лучше прибрано — кухней стали пользоваться реже?

Я медленно поднимаюсь наверх, в спальню. Открываю стенной шкафчик в примыкающей ванной.

Все на своих местах: пена после бритья, бритва, ножницы для ногтей. На задней стороне двери по-прежнему висит мой синий халат — рядом с халатом Бет.

Подхожу к постели. Просто сказка про Спящую красавицу, только целовать некого. Сажусь на краешек с ее стороны, затем ложусь и вдыхаю аромат. Замираю, уставившись в потолок.

Здесь был мой дом. Мой и Бет, общий. Это ощущение никуда не исчезло. Единственное, что изменилось, — то, что меня здесь больше нет. Сажусь, переполняемый чувством вины.

Спускаясь вниз, смотрю на часы — не верю глазам.

Прошло больше часа.

И в этот миг слышу, как открывается передняя дверь.

Мчусь в гостиную, к задней двери. Она на запоре.

Черт! Это я закрыл, когда зашел? Где ключи? Слышно, как Бет возится в кухне и напевает. Вот хлопнула дверь холодильника, потом — шкафа с посудой. Значит, наливает себе вина. Черт! Она не останется с бокалом в кухне — придет сюда, в гостиную. Я лихорадочно копаюсь в карманах джинсов. Черт!

Слышу шаги Бет по мраморным плиткам прихожей и делаю единственное, на что хватает времени, — прячусь за шторы. Когда пять лет назад Бет заказала их, я пришел в ужас: огромные, от пола до потолка, а уж цена! Шут с ней, с ценой, — сейчас я благословил их гигантский размер. Мои ключи. Я оставил их на раковине в ванной комнате, когда инспектировал туалетные принадлежности. Черт!

Бет смотрит сериал, а я топчусь за занавеской.

Пошла реклама, и я от всей души прошу господа, чтобы Бет сходила в кухню за вином. Давай, ты же никогда не останавливаешься на одном бокале, верно?

Или сбегай в туалет. У тебя слабый мочевой пузырь, неужели ты не хочешь по-маленькому?

Словно угадав мои пожелания, она отправляется на кухню. Льется вода, шумит чайник. А потом — наконец!

— щелкает замок туалета.

Выскакиваю из гостиной и несусь наверх. Хватаю ключи, замираю на верхней площадке, прислушиваюсь.

Пора! Бегу по ступенькам вниз.

До передней двери остается последний рывок — и Бет выходит из туалета. Я вжимаюсь между дверью и шкафом в прихожей. Оттуда ей меня не увидеть.

Ну, давай, шагай уже!

Если она снова отправится в гостиную, я успею выскользнуть. Проходя почти вплотную ко мне, она притормаживает и включает в прихожей лампу. Помещение теперь ярко освещено; сдвинься она всего на полметра вправо — и обнаружит за шкафом беглого мужа, скрюченного, как прописная буква «S».

Фу-у… Она садится на диван — на этот раз с ноутбуком и чашкой чая. Я ловлю доносящиеся из гостиной звуки. Ирония ситуации в том, что я так и не увидел Бет. И не знаю, как она сейчас выглядит. С облегчением перевожу дух. Теперь, когда прихожая залита ярким светом, надпись, сделанная на стене краской, становится хорошо заметна:

Выскальзывая из дома через переднюю дверь без свежей одежды, без единой необходимой вещички, я не могу не улыбаться. Хрен… Надо же…

Сегодня в ее офисе холодно. Я сижу в кресле и растираю руки. Не поднимаясь со своего места, Каролина поворачивается и дотягивается до терморегулятора на стене.

Мы начинаем с разговора о разной ерунде, которая случалась в моей жизни. Затем, без паузы — словно удар в солнечное сплетение:

— Расскажи мне о Саймоне. Что ты чувствовала, когда он умер?

У меня перехватывает горло. Мой маленький братик..

Темные кудряшки, крошечные пятки, которые так весело щекотать, его смех…

И я осознаю, что не думала о Саймоне уже очень давно.

С трудом сглатываю образовавшийся в горле комок.

— Он был самым замечательным ребенком… Ангелочек..

Звенел, как колокольчик, что-то рассказывал, смеялся не переставая… Он меня любил. А потом менингит… умер от менингита.

Каролина слушает и вроде бы записывать не собирается.

Я на секунду удивляюсь, что это у нее за новая тактика.

— Что ты помнишь о времени, когда он умер?

Я закусываю верхнюю губу.

— Просто помню, что его не стало. Дом опустел.

Да, вот так. Вакуум. Пустота…

— Что тебе сказали родители?

— Ну… что он заболел… Что вознесся на небеса.

Папа рассказывал о небесах, как там хорошо. Я еще думала: а почему мы тоже туда не вознесемся? Все вместе… — Стискиваю зубы, вдыхаю воздух носом и выдыхаю через рот. — Сто лет об этом не думала.

— Разумеется. Об этом вспоминать больно: такая потеря в столь юном возрасте. Кто-то, кого ты любила, кто был с тобой половину твоей жизни. Был — и его больше нет. Это оставляет глубокую рану.

Я изумленно смотрю на нее.

— И конечно, родители после смерти твоего брата изменились.

Она не спрашивает, утверждает. Я молча киваю.

Я не готова сейчас говорить о своих родителях и о том, как их брак почти распался после смерти Саймона.

Я не понимала этого тогда, не очень понимаю сейчас.

И потом, я ведь здесь, чтобы обсуждать распад своего собственного брака.

Каролина чувствует, что почти утратила со мной контакт.

— Притормозим с этой темой, если хочешь?

— Хочу. Но оставлять разговор в подвешенном состоянии тоже плохо. Родители не могли прийти в себя долгие годы. Жили вместе, но… порознь.

Я стала для них всем — и ничем.

Ох, черт, у Каролины в руках снова появилась ручка. Возникла будто из ниоткуда. И она уже снова что-то черкает.

— Это сильное заявление. Всем и ничем… Ты можешь объяснить подробнее?

— Я была тихой, спокойной, задумчивой — их единственный выживший ребенок. Однако я была совсем другой, не такой, как он, понимаешь? Моя непохожесть постоянно напоминала им о потере. Саймон наполнял дом смехом и радостью, а потом все это закончилось.

Вообще все.