И вот Петя, младший из братьев, стал изнывать от любопытства, всех расспрашивать о месте ее зимнего пребывания и зазывать старшего, Семена, хоть одним глазком посмотреть на диво. Тот смеялся над братом, называл его «темной личностью» и стыдил получаемым в области естественных наук образованием. Но потом сдался, увидев столь многочисленные усилия Петра, они поехали по раздобытому адресу и, заплатив по тридцать копеек, попали на прием к гадалке. Та оглядела их с ног до головы, и спросила:

– С обоими говорить или по одному?

– У нас друг от друга тайн нету, – сказал Семен. – Вдвоём давай.

– Тогда спрашивайте. Но хорошо думайте что спросить. Как спросите – так и отвечу. А захочу, перестану отвечать на любом вопросе и мы простимся.

Надо было бы самый первый вопрос составить так, чтобы ясны были перспективы обоих, раз уж сами решили вместе. А то вдруг этой мадам шлея под хвост попадет, и не станет она больше, чем на один вопрос отвечать! Но пока рассудительный Семен все это прикидывал и соображал, такой доверчивый вроде бы, до сих пор, Петя, решил вдруг гадалку проверить:

– А, скажи-ка, поступлю ли я в Университет? – ляпнул он, не спросив брата.

– Не ври мне, барин, – ухмыльнулась, оглядев их обоих с ног до головы, гадалка. – Ты уже поступил. Если вопросов более важных у вас нет, то…

– Обожди, – встрял Семен, – я ж тоже имею право спросить. Скажи нам обоим, каков склад жизни и всеобщее наше бытие при царствовании нового императора сделается, что переменится?

– А вам на что, если вы при нём и недели не проживете? – таков был ответ.

– Тьфу, дура! Пропади ты пропадом! Пошли, Пётр, отсюда, – и Семён вылетел за дверь, злясь на себя самого, что попёрся, как гимназист, чтобы за свои же деньги гадостную чушь услышать. А Петя задержался, мял в руках фуражку и, сглотнув, рискнул спросить:

– Ты, говорят, поменять судьбу можешь? Сможешь?

– Не каждую судьбу изменить можно, барин. Но ваши – еще не до конца прописаны. Если сами за них переживаете, то шанс есть.

– Сколько надо? – прошептал Петя.

– По пятидесяти рублей. С каждого, – твердо ответствовала колдунья.

Эта сумма была неподъемной для семьи Олениных. Столько платили за учебу. Петя два дня ходил темнее тучи, и как ни успокаивала его мать, и ни велел гнать дурь из головы брат, его не отпускало. На третий день он не выдержал, стащил из буфета два серебряных подстаканника, еще в детстве подаренных братьям крестными, и снес оба в ссудную лавку. С вырученными за них деньгами он поспешил к дому гадалки и высыпал их на стол перед ней. Та выбрала из кучи ровно пятьдесят рублей, остальное не взяла. Петя умолял, просил взять за брата, и даже больше. Она была непреклонна: «Сам придет, тогда возьму». Брат бросился было уговаривать Семена пойти на поклон к колдунье, но получил в ответ всплеск возмущения по поводу обнаруженной только сейчас пропажи. Его позорили и мать, и брат, твердили, что это последнее дело – таскать из собственного дома, и заставили выкупить Семенов подстаканник обратно.

Новый царь выпустил манифест, присягнул сановникам и войскам, траур по батюшке не помешал ему сочетаться браком, он благополучно начал управлять страной. Братья вернулись в Москву. Прошла неделя, потом и месяц, и все это стало забываться. Лишь иногда Пете в шутку поминали «протюханный» подстаканник, а оставшийся стал как бы укором его глупости и доверчивости. И тогда тот с глаз долой убрали подальше к стене.

***

На экзамен Лева собирался, как на свой собственный. Все приходящие в голову слова казались ему либо глупыми, либо пафосными. Он долго ворочался накануне, потом плюнул, и решил, что в голову придет, то и скажет он этим девицам. Все равно это ни для кого из них делом жизни не станет, где это видано – женщина-художник или женщина-архитектор? В лучшем случае смогут своих отпрысков научить водить карандашом по бумаге. А вот как связать люльки-кастрюльки с красотой линии или гармоничностью композиции и было для него вопросом, пока не решаемым. Но за само согласие еще раз посетить женское учебное заведение он себя вовсе не корил, а наоборот ждал от визита чего-то хорошего.

Если честно, то ему очень понравился гордый старик Полетаев, да, чего скрывать, и его дочь тоже. И перспектива еще раз их увидеть его радовала. Конечно, Лиза совсем еще девочка, и тут речь шла не о каком-то мужском интересе, нет. Они понравились ему именно вместе, как семья, как люди, которых хочется узнать ближе. Приятные люди. Со стариком, наверно, было бы интересно беседовать на различные темы длинными, зимними вечерами, обсуждать газетные заметки, спорить, а потом незаметно замолкать под звуки Лизиного рояля, чуть слышного из соседней залы. «Вот ведь, Савва! Заразил-таки семейно-патриархальными настроениями! Того и гляди начну мечтать о теплом пледе и домашних тапочках», – встряхнулся от видений Лева и поспешил в Институт благородных девиц.

На сегодняшнем экзамене присутствующих «зрителей» оказалось гораздо меньше, чем вчера. Из родителей пришли самые стойкие, и Лева, с каким-то облегчением понял, что генерал-майора среди них нет. По всему залу в шахматном порядке были расставлены пюпитры с мольбертами, а главный стол перед ними пока пустовал. Места для посетителей, как и вчера, были за колоннами, и два «главных» кресла так же сияли среди простых стульев, как павлины среди сизарей. Как переменчива жизнь – еще вчера он случайным прохожим на чужом празднике гадал об их предназначении, а сегодня почетным гостем сам займет одно из них. Забавно! Тут Лева увидел Полетаева и с искренней радостью подошел поздороваться с новым знакомым. Они обменялись рукопожатием.

– Приветствую Вас, Андрей Григорьевич!

– Здравствуйте, Лев Александрович. А нашего общего знакомого Саввы Борисовича мы сегодня, по всей вероятности, не увидим?

– Думаю, что не увидим. Вчера, когда мы расстались, Савва был в подавленном настроении, а, я знаю, у него лекарство от этого только одно – работа. Скорей всего он уже на заводе.

– Да, день вчера был тяжелый, – лоб Полетаева прорезали морщинки. – Как Ольга Ивановна держится! Просто сердце сжимается.

– Как вот ее дочь сегодня экзамен сдавать будет? – сочувственно покачал головой Лев Александрович. – Это ж такое потрясение. Может быть, решили не сообщать девочкам?

– Да, тяжело теперь будет. Дай Бог им сил.

– Надеюсь, сегодняшний день будет повеселее, чем вчерашний, и со временем всё наладится, – Лева попытался взбодриться. – А каковы успехи Лизы по рисованию?

– Мало понимаю, Лев Александрович, – улыбнулся старик. – Моих знаний в этой области для объективной оценки явно не хватает. Я больше с гравировкой или с чеканкой знаком. А тут я ей ничем помочь не могу. По мне так – красота красотой, на стенку бы вешал. Но это ж, сами понимаете, отцовское. А, по-вашему, по художественному, так она говорила, что вроде раздражает ее что-то. То ли свет, то ли, наоборот, тень. Если я правильно понял.

– Раздражает? А мне показалась, что ваша дочь особа выдержанная и рассудительная.