Я взглянула на Кодзима-сан: она плака­ла. Потом она взяла меня за руку.

Это была рука труженицы. Рука с загру­бевшей кожей, но с нежными прикоснове­ниями самой обычной женщины с массив­ной нижней частью тела и множеством морщинок в уголках глаз. Ощущения от прикосновений этой пожилой медсестры, которая день за днем всю свою жизнь уха­живает за больными, были мне незнакомы.

— Все это время я очень сожалела о том, что случилось с вашей матушкой. Не­смотря на то что ее уже выписали, ей следовало больше довериться директору. Рассказать, как себя чувствует, что ее беспоко­ит... — добавила Кодзима-сан.

Нет, история развития ее странности наверняка началась уже тогда, в момент поступления в клинику, так что было уже слишком поздно, хотела сказать я, но, не­понятно почему, на глаза вдруг наверну­лись слезы, и я не смогла вымолвить ни слова.

Сёити молчал. И за это молчание я была ему благодарна. Мне было слишком стыд­но оттого, что я плачу, оказавшись в мами­ном прошлом.

— Сё-тян, извини. Ты пока не торопясь побеседуй о тете, а я немного прогуляюсь по саду, — сказала я, поднимаясь.

У меня возникло странное чувство, как будто я вновь стала маленькой девочкой. Я удивилась, когда, опустив глаза, увидела ноги взрослой женщины. Надо же, так вы­росла, а где-то в глубине души ничего не изменилось.

— Не переживай, мы ведь здесь ради тебя, — ответил Сёити.

Какой все-таки из него получился заме­чательный брат, снова отметила я про себя.

Распахнув дверь, ведущую в сад, я поду­мала: да, вот оно, знакомое ощущение этой двери. Мне приходилось бывать в этом са­ду, и, помнится, я слышала мамины исто­рии о том, что единственным смыслом жиз­ни для нее тогда были не тетя, не директор клиники и, разумеется, не Кодзима-сан, а этот самый сад с его растениями, муравь­ями, гусеницами.

Впоследствии мама стала очень заня­тым человеком и совершенно перестала бывать даже в нашем саду, но тогда именно в больничном саду она находила единст­венную отдушину. Я любила слушать ее рассказы о здешнем саде. Хотя это были грустные истории, они оказались пропита­ны самыми нежными красками маминой души.

Здесь, в саду, мама могла без устали на­блюдать за тем, как набухают и в один из дней лопаются маленькие почки, как вино­градная лоза растет и тянется во все сторо­ны, как муравьи усердно перетаскивают ку­сочки сладостей и дружной гурьбой пере­носят мертвых насекомых.

Здесь время тянулось дольше, и не было никаких чувств и эмоций, а текла только жизнь. Поэтому мама убегала сюда, чтобы не видеть ничего лишнего. Она пропадала в саду, чтобы не замечать своего отражения, собственной сестры, которая находилась слишком близко и убежать от которой она не могла. Для мамы, оказавшейся в тени своей сестры, это было единственным вре­менем свободы и раскрепощения. Когда ма­ма рассказывала о том времени, она словно снова превращалась в ребенка. Наблюдая за гусеницами, которые день ото дня ели все больше и постепенно росли, она думала, что жить не так уж и плохо. Сад словно напут­ствовал: “Всякий день меняйся, двигайся вперед!” Небо и облака были слишком боль­шими и поэтому не находили отклика в ма­мином съежившемся сердце. И только бур­лящая жизнь маленьких существ пролива­ла свет в детской душе. По этой причине ей хотелось, чтобы в саду собственного дома, по возможности, не было искусственного ло­ска, чтобы можно было видеть, как естест­венным образом растут и увядают растения, как живут среди них всевозможные живые существа. Я помню, едва мы вселились в по­строенный дом, мама, надев шляпу, вышла на прогулку в сад, и я отправилась вместе с ней. Потом это вошло в привычку.

Теперь мне казалось, что мое восприя­тие той мамы, несмотря на некоторое иска­жение временем, было самым понятным. По крайней мере, именно такой, более де­ликатной и слабой, нежели в последние годы своей жизни, мама была мне гораздо ближе. Тот факт, что в маминой жизни су­ществовало время очарованности жизнью сада, утешал меня как ничто иное.

Я полной грудью вдохнула его воздух.

Ну, вот и я. Сколько лет, сколько зим. Спасибо тебе за то, что когда-то давно по­мог моей маме. Мне не передать словами всю мою благодарность тебе. Ведь самой важной историей из всех, услышанных мною от мамы, мне кажется история о тебе. Толь­ко рассказывая о тебе, мама не могла скрыть человеческую слабость.

Я тихонько бормотала эти слова, а сад в ответ молча демонстрировал продолжаю­щуюся и сегодня кипучую жизнь. Как все-таки замечательно, что достаточно просто жить, чтобы иметь возможность созерцать так много вещей, подумала я. Некоторые листья уже покраснели, а сливовые деревья выглядели совсем увядшими, но именно те­перь они готовили новые почки. Огромная сакура, которая весной наверняка будет сплошь покрыта цветами, сейчас, запасая силы, растила свои ветви.

Здесь происходило непрерывное движе­ние. И хотя я не осознаю этого, но внутри меня точно так же что-то постоянно дви­жется. Пожалуй, именно поэтому, наблю­дая за тем, что так схоже с моим внутренним миром, мне здесь так легко и приятно. Находясь тут, я словно перенеслась через годы и стала единым целым с мамой. Я ощу­тила легкое тепло и подумала, как было бы здорово, если бы я могла вот так же близко почувствовать маму, пока она была жива.

Мне хотелось навечно остаться здесь, грустить и жалеть о разлуке, но, обернув­шись, я увидела, как Сёити за окном бесе­дует с Кодзима-сан.

Сейчас со мной хоть кто-то есть рядом... Это успокоило меня, привыкшую всегда действовать в одиночку. Хорошо, когда мож­но запросто поговорить о разных пустяках с близким человеком.

Скоро мы не торопясь вернемся и, забыв обо всех делах, зайдем в кафе, наверняка закажем горячий кофе и сладости и будем болтать или молчать, вновь и вновь погру­жаясь в новые впечатления. Где-нибудь в теплом кафе...

От одних только мыслей об этом мне стало легко на сердце. Мучительные ощу­щения, овладевшие мною в клинике, испа­рились.

Снова пережив воспоминания о мами­ном болезненном состоянии и о возможном собственном пребывании в этой клинике незначительное время, я увидела свое прошлое в несколько ином свете. Отчего опять стало немного веселее на душе.

Подобно тому как маленькие девочки плетут венки из клевера, я сегодня при по­мощи хорошего настроения создала один день своей жизни.

— Сёити, почему ты такой добрый? — спросила я, когда мы покинули клинику. — Услышанное там стало шоком скорее для тебя, нежели для меня с моей затуманен­ной памятью. И тем не менее ты вел беседу, расспрашивал обо всем... Кроме того, по­стоянно был внимателен ко мне. Прости, образ тети, какой я ее себе представляла, опять слегка изменился. Я всегда считала ее сильным человеком и не представляла, что она когда-то была настолько эксцент­ричной...

Вечерело, и в жилом квартале практиче­ски не видно было людей. Поблизости нахо­дился район элитного жилья, поэтому здесь невозможно было встретить домохозяек, ко­торые пешком отправились бы по своим де­лам. Дети уже давно разбежались по домам и, должно быть, спокойно делали уроки или же играли в компьютерные игры. Несмотря на эту кажущуюся пустоту каждая кварти­ра, каждый дом излучал тепло, то есть при­знаки того, что там живут люди.