Все это привело к тому, что в 2015 году президент Барак Обама пригласил меня на очередной День Земли в качестве своего почетного гостя. Мы отправились во Флориду, чтобы привлечь общественное внимание к вопросам охраны природы и отпраздновать создание перестроенной системы общественных сооружений — дорог, плотин, мостов, развязок, — которые в совокупности позволили масштабно перераспределить поверхностные воды в Национальном парке Эверглейдс и его окрестностях. Эверглейдс — уникальная и хрупкая экосистема, там обитают растения и животные, которых нет больше нигде на планете. Чтобы в Южной Флориде была чистая вода, нужно, чтобы ее фильтровала сложная взвесь химических веществ, вырабатываемая экосистемами на севере и в центре штата. Все это нужно хранить и оберегать, и в этом направлении сегодня ведется самая серьезная работа. Об этом и хотел поговорить со мной президент Обама.

Однако восстановление Национального парка Эверглейдс — это пресловутая капля в море. Глобальная температура повышается, а с ней и уровень моря. Большие территории во Флориде в наши дни затопляет соленая океанская вода — она попадает в том числе и в Эверглейдс. Человечество, а в особенности США, почти ничего не предпринимает для борьбы с изменениями климата. Нам нужно подналечь и шире применять ботанское мировоззрение. Я делаю все, что могу, на индивидуальном уровне. Я отдаю мусор на переработку. По делам и на встречи, если это недалеко, я езжу на велосипеде. У меня электромобиль. На крыше дома я установил солнечные батареи. У меня есть система подогрева воды от солнечной энергии. И большинство моих знакомых тоже стараются как могут. Но этого мало. Нам надо надеть очки модели «все и сразу» и вспомнить, на что способны прикладная наука и техника, особенно вместе взятые.

Я спрашиваю себя — и надеюсь, что и вы себя спрашиваете: что станет переломным моментом на этот раз? Что заставит США и остальной мир взять себя в руки и начать разбираться с причинами, по которым на планете неуклонно теплеет? Я убежден, что для этого нужно, чтобы все мы объединились ради общего дела. Идиотский глобальный идеализм на самом деле никакой не идиотский. Его вполне можно применить на практике. Сегодня воздух и вода почти во всех развитых странах не в пример чище, чем в семидесятые. Реки в США больше не горят. Вашингтон в наши дни гораздо симпатичнее и богаче, чем тогда, и кварталы, сгоревшие дотла во время беспорядков, снова стали благополучными районами, где кипит жизнь. Однако в наши дни недостает ощущения, что законы об охране природы нужно принимать безотлагательно. «Кризисная ментальность» семидесятых была очень неприятна, зато принесла результаты.

Ответственность лежит на всех нас. Как ни формулировать задачу — в терминах трагедии деревенского пастбища или в терминах «все и сразу», — идея остается прежней. Нужно бороться с изменениями климата всеми доступными средствами с опорой на лучшие научные методы. Нужно стараться, чтобы было меньше отходов, и делать гораздо больше из гораздо меньшего количества сырья. Нужно разрабатывать экологически чистые способы выработки энергии. А еще нужно давать доступ к разработанным технологиям всем, кому мы только можем. И делать это нужно не только каждому из нас в отдельности, но и в масштабах страны и планеты. Это нравственный императив — а еще императив выживания.

Чтобы воплотить нынешние представления об охране окружающей среды в жизнь, нам нужно вернуть обществу то чувство ответственности, которое возникло у нас в тот первый День Земли, когда нас было так много. Сегодня мы в значительной степени стали жертвами собственных успехов. Окружающая среда почти во всем западном мире стала гораздо чище, а экономика — гораздо сильнее. Когда метеорологи предупреждают о небывалой жаре или наводнении, это не вызывает такой бурной реакции в обществе, как когда-то «речные пожары». Люди относятся к правительственным учреждениям все циничнее и куда меньше стремятся участвовать в общественной жизни. Однозначного выхода из положения не придумать, но есть одна мысль, которая не идет у меня из головы.

Когда я учился в колледже, то хотел вступить в ряды ВВС США — наверное, дело в том, что у меня и отец и мать были ветеранами. Я считал себя патриотом, живо интересовался самолетами и хотел послужить стране — особенно если учесть, что тогда армия отчасти оплатила бы мне обучение в колледже. Поэтому в 1975 году я проделал первые шаги, чтобы поступить в Учебный корпус офицеров запаса. Пока я ждал медосмотра на авиабазе ВВС в городе Рома в штате Нью-Йорк, то разговорился с тамошними пилотами. Я спросил, как часто у них вылеты, и они ответили: «Да раз в пару месяцев, иногда даже в полтора». Тогда я спросил, чем они занимаются между полетами. Они ответили: «Учим протоколы, составляем отчеты». Пилоты стремительно теряли квалификацию.

То, что рассказали мне эти летучие ковбои, навевало тоску, поэтому я передумал. И забрал заявление без всяких последствий. Однако часто я задумываюсь о том, насколько иначе сложилась бы у меня жизнь, если бы я остался в ВВС: вдруг там меня ждала какая-то интересная роль, не обязательно связанная с самолетами. Может быть, я посвятил бы жизнь службе родной стране. Ну или, по крайней мере, получил бы бесценный опыт воинской повинности. И на разные вопросы внутренней и внешней политики смотрел бы теперь совершенно иначе. Может быть, я даже быстрее додумался бы до идей коллективной ответственности и коллективного решения задач.

А потом я думаю, как отнеслись бы к этому мои родители. Во время Второй мировой отец попал в лагерь для военнопленных. А если уж попал в лагерь для военнопленных, придется идти до конца — оттуда заявление не заберешь. Мама в это время работала в ВМФ шифровальщицей, способствовала победе и все время думала о своем женихе, пропавшем с далекого тихоокеанского острова. Для них воинская повинность не была вопросом выбора. Они трудились бок о бок с людьми из самых разных слоев общества, но цель у них была одна. Заводские рабочие воевали рядом со вчерашними студентами-юристами. Женщины из богатых и бедных районов клепали самолетные крылья на соседних станках. Общему делу служили все, поскольку положение было нешуточное, и все понимали, что значило тогдашнее расхожее выражение «экзистенциальная угроза». На кону стояло само существование общей родины.

Может быть, нам удастся воскресить дух того времени, возродив идею службы на благо родной страны? Мне видится система, при которой каждый гражданин США до достижения им 26 лет должен отслужить один год. Программу следует запустить на международном уровне, так что служить можно будет не только на родине, но и за границей: получится международная версия Управления общественных работ, придуманного для трудоустройства безработных в ходе «Нового курса» в тридцатые-сороковые годы. Можно пойти служить в армию, а можно поработать на строительстве ветряков и опор для линий электропередач. Можно помогать разрабатывать дешевые элементы для солнечных батарей. Можно ассистировать учителям в школах. Можно ухаживать за стариками. А можно поехать за границу и помочь обеспечивать жителей развивающихся стран чистой водой, возобновляемыми источниками электроэнергии и доступом в Интернет. Можно стать посланцем западной культуры и распространителем ботанских знаний, добиваться сотрудничества и доверия по международной линии. Тогда уж точно не будет ощущения, что ты тратишь время на имитацию деятельности и заучивание бесполезных правил.