Тот отрицательно покачал головой, снял темные очки, присматриваясь. Она, конечно, старше, чем он вначале подумал, — лет тридцать, никак не двадцать пять. Что Вере Алексеевне Лученко уже под сорок, он, конечно, никогда бы не догадался. Ничего в ней нет особенного, из ряда вон выходящего. Разве что глаза, необычные какие-то, пронзительные. Ну, может, еще широкие прямые брови. Не выщипывает, как все… Густые волосы медово-каштанового оттенка. По темной шелковой волне пробегают маленькие золотистые искорки. Небольшие ухоженные руки создают впечатление хрупкости. Не худая, фигура женственная…

Яремчук прервал затянувшуюся паузу.

— В-вы зачем п-приходили в п… палату к шефу?

Вера подняла бровь.

— Так вот почему вы следили за Елизаветой! — насмешливо воскликнула она. — Чтобы узнать, зачем я приходила в палату. Очень мило! Теперь вы ответьте: что шеф успел вам рассказать про смерть на острове?

Телохранитель опешил и рассердился.

— А в-вам-то что? Успел, не у-у-успел… В-вы что, с-следователь?

Вера задумчиво покачала головой.

— Так, — произнесла она в пространство. — Диалога не получается. Я могла бы, конечно, вас выгнать, хоть вы мне и нужны. Потом бы сами вернулись, разузнав обо мне и наведя справки… Но ведь это потеря времени! — Она решительно встала.

Яремчук тоже поднялся и, повинуясь привычке, покачался с носков на пятку. Вера фыркнула.

— Да сядьте же! Моя квартира слишком мала для человека вашего роста. И вообще, зарубите на своем боксерском носу: мы союзники, а не враги. Вот вы хотите понять, что случилось с вашим шефом, уж не убили ли его часом. Может, и убийцу желаете найти? Так и я того же хочу. Чтобы мою подругу не обвиняли в халатности или в кое-чем похуже. Ясно?

Гость сел. Поиграл бугристыми мышцами на челюстях, сказал:

— Н-но…

— Ну да, ну да, — сказала Лученко, прищурившись. — Не доверяете женщинам. А мне некогда ждать, пока вы узнаете обо мне то, что вам надо… О! Придумала. Попробую вылечить вас от заикания.

— Что? — Валерий отодвинулся на самый край дивана. — Н-не надо… Не выношу л-лекарств.

— Да при чем тут лекарства! — с досадой сказала Лученко. — Я психотерапевт. Вы что, даже минимальных сведений обо мне не раздобыли? Чем же вы занимались все время после смерти хозяина?.. Ладно, молчите.

— Н-не надо… — протянул охранник смешным жалобным голосом.

— Боитесь?

Он насупился.

— Боитесь, знаю. Ничего. Каждый нормальный человек с подозрением относится к гипнозу. Вот усыпят меня, бедненького, и все карманы обчистят. Да? Или внушат гадость какую, воспользуются моей беспомощностью. Все эти Вольфы Мессинги, Чумаки, Кашпировские — шарлатаны. Так? Да не отвечайте вы, не тратьте сил! Что ж поделаешь, если человека требуется уговорить, заставить поверить во что-то не только для того, чтобы охмурить и «развести», — но и чтобы вылечить, развить, выучить!

Лученко всегда хорошо удавалось справляться с заиканием, этим функциональным расстройством нервной системы. Она бралась за лечение детей и взрослых даже в сложных случаях. Когда от таких пациентов отказывались ее коллеги по профессии, она все же бралась помочь им. Зато как приятно было потом слышать легкую речь без запинок, смотреть в благодарные глаза пациентов!

Она взяла стул, села напротив Валерия.

— Облокотитесь на подушку, — скомандовала она решительно. — Смотрите на меня.

Валерий отводил взгляд, ускользал, сопротивлялся.

Веру охватила мгновенная усталость. Она даже глаза прикрыла. А не пошли бы вы все со своими проблемами? Не хочешь — ну и заикайся дальше. Чего вмешиваться? И Лиза тоже… А если бы у Романовой не оказалось такой подруги, которая охотно сует нос не в свои дела? Вытаскивает за волосы провалившихся по самые уши в дерьмо… М-да, Верочка свет Алексевна. Тебе действительно необходим отпуск, с такими мыслями жить нельзя.

Она посмотрела сквозь полуприкрытые ресницы на сидящего перед ней мужчину. И увидела всю его жизнь, как в кино. Детство, юность. Игру в солдатиков и следопытов. Любовь к оружию. Три охотничьих инстинкта: охранять, следить и добывать. В наше время это означает — добывать информацию. Но взрослый сорокалетний мужик остался мальчишкой. Это написано на его лице крупными плакатными буквами. Мальчик потерял Взрослого, учителя-кормильца, командира-начальника. И первая его мысль — не как жить дальше, а как найти тех, кто командира погубил. И будешь тыкаться носом в закрытые двери, как собака без хозяина, провожать взглядом прохожих, суетиться, искать…

Жаль тебя, паренек. Просто жаль — и все. Без всяких высоких соображений о справедливости и милосердии. Ну и что такого? Жалость — это нормально. Естественное женское качество. Так почему я не могу быть самой собой? Даже если я знаю, куда ведет дорога, вымощенная добрыми намерениями. Знаю. Но если не буду вот так брать за шкирку и вытаскивать, спасать, лечить и помогать — перестану быть Верой Лученко. А кем-то другим становиться не собираюсь. От этих мыслей она почувствовала облегчение и даже прилив сил. Стало понятно: придется «показать фокус», достать кролика из шляпы психотерапевта, чтобы добиться доверия.

— Послушайте… Вы согласны, что я вижу вас впервые и ничего не могу знать о вашем прошлом? Так вот… Без всякого гипноза могу рассказать самое простое. В детстве вы обогнали по росту всех сверстников. Конечно, вас дразнили, задирали, смотрели с насмешкой. Вы проклинали свой рост. В школе стало чуть проще — вы уже умели дать сдачи. В секцию бокса записались. Но чем лучше с вами вели себя люди, тем хуже вы себя чувствовали. У вас начинался ступор, когда вы сталкивались с нормальным, человеческим отношением. Вы не могли на людях расслабить мышцы, они как каменные держали вас в себе, замуровывали. Вы боялись обнаружить, что на вас смотрят, боялись сказать не то и не так. И решили, что не умеете общаться… Не могли заставить себя в ответ на улыбку улыбнуться, в ответ на шутку — пошутить. Только мрачнели и старались держаться подальше…

— Как вы… Откуда вы знаете? — Валерий даже заикаться перестал.

— Господи, да говорю же, это самое простое, элементарное. У меня каждый третий-четвертый пациент такой, как вы. И тоже думает, что его проблемы уникальны, неповторимы… Продолжаю дальше — о том, что не лежит на поверхности. В армии вы нахлебались дедовщины. Узнали, какими подонками могут быть братья по разуму. Мучительно самоутверждались. Возможно, там вам и сломали нос… В милиции, где вы служили после армии, быстро поняли, что и тут есть свои неписаные малоприятные законы. Вы разочаровались в идее наказывать подонков и пошли в охранники. Тяжелая работа. Каждый день задействован максимальный объем внимания. Ежесекундная готовность стрелять. Преувеличенная реакция на опасность. Стоишь с утра до вечера — и потихоньку звереешь, становясь волком, а не человеком. Так и хочется кого-нибудь разодрать в клочья… Это постоянный психологический внутренний фон охранника, чтоб вы знали. Зарплата не слишком большая, конкуренция. Вы были на шаг от того, чтобы сделаться киллером. Тем более стреляете метко. Наверняка отлично стреляете…