— Ты хочешь, государь, предать огню свою жену? Наказание справедливое, но слишком скорое. Быстро сожжет ее это сильное пламя, быстро рассеет буйный ветер ее пепел; и когда пламя потухнет, муки ее прекратятся. Хочешь ли, я научу тебя худшему наказанию, так, что она будет жить, но с великим позором, вечно желая себе смерти? Хочешь ли того?

Король ответил:

— Пусть живет, но с великим позором, который хуже смерти. Кто научит меня такой казни, того я особо возлюблю.

— Итак, скажу коротко свою мысль, государь. Видишь ли, у меня сто товарищей. Отдай нам Изольду — пусть она будет наша. Недуг разжигает наши страсти. Дай ее твоим прокаженным. Никогда женщина не будет иметь худшего конца. Посмотри, как лохмотья липнут к нашим сочащимся ранам… А она, которой были любы, пока она находилась с тобой, дорогие ткани, подбитые пестрым мехом, драгоценности, покои, изукрашенные мрамором, она, которая наслаждалась хорошими винами, почетом, весельем, — когда она увидит двор твоих прокаженных и ей придется войти в наши низкие лачуги и спать с нами, тогда красавица белокурая Изольда познает свой грех и пожалеет о прекрасном костре из терновника!

Выслушав его, король поднялся с места и долго стоял неподвижно. Наконец он подбежал к королеве и схватил ее за руку. Она воскликнула:

— Сжалься надо мной, государь! Сожгите, сожгите меня скорей!

Король молчал. Ивен и сто больных теснились вокруг нее. Слушая, как они кричат и вопят, все сердца сжались от жалости. А Ивен доволен; Изольда уходит, и Ивен ее ведет. Ужасный сонм вышел из города. Они направились по дороге, где Тристан сидел в засаде. — Что ты намерен делать, сын мой? — крикнул Горвенал. — Вот твоя милая!

Тристан выехал на коне из чащи.

— Ивен, довольно тебе провожать ее: оставь ее, коли жизнь тебе мила!

Но Ивен сбросил свой плащ.

— Смелей, друзья! Возьмемся за палки, за костыли! Настало время показать нашу доблесть.

Любо было видеть, как, скинув свои плащи, прокаженные поднялись на больных ногах, отдувались, кричали, потрясая костылями; тот грозит, этот ворчит. Но противно было Тристану бить их. Сказители утверждают, что он убил Ивена. Так говорить непристойно. Нет, он слишком доблестен, чтобы убивать такое отродье. Не он, а Горвенал, отломив крепкий дубовый сук, ударил им по черепу Ивена: черная кровь брызнула и потекла по всему телу, вплоть до искривленных ног.

Тристан отбил королеву — и она уже больше не испытывает никаких страданий. Он разрезал веревки, связывавшие ее руки; и, покинув равнину, они углубились в лес Моруа. Там, в густой чаще, Тристан почувствовал себя в безопасности, как за стеной крепкого замка.

Когда солнце склонилось, они остановились все втроем у подножия горы. Страх утомил королеву; она опустила свою голову на грудь Тристана и заснула.

Наутро Горвенал похитил у одного лесничего лук и две хорошо оперенные зубчатые стрелы и отдал Тристану, хорошему стрелку, который подстерег косулю и убил ее. Горвенал набрал груду сухих сучьев, достал огнивом искру и зажег большой костер, чтобы изжарить дичь, а Тристан нарубил ветвей, устроил шалаш и покрыл его листвой; Изольда устлала его густой травой. Тогда в глубине дикого леса началась для беглецов жизнь суровая, но милая им.

В глуби глухого леса с великим трудом, словно преследуемые звери, они бродят и редко осмеливаются к вечеру возвратиться на вчерашний ночлег. Питаются они только мясом диких зверей, вспоминая с сожалением о вкусе соли и хлеба. Их изможденные лица побледнели; одежда, раздираемая шипами, превращается в лохмотья. Они любят друг друга — и не страдают.

Однажды, когда они скитались по большим лесам, никогда не знавшим топора, случайно они набрели на хижину отшельника Огрина. На солнце, в кленовой роще, вблизи своей часовни, прогуливался тихими шагами старик, опираясь на посох.

— Сеньор Тристан! — воскликнул он. — Узнай, какой великой клятвой поклялись жители Корнуэльса. Король велел объявить во всех приходах: кто тебя поймает, получит в награду сто марок золотом. И все бароны поклялись выдать тебя живым или мертвым. Покайся, Тристан! Бог прощает грешников.

— Мне — покаяться, друг Огрин? В каком же преступлении? Ты, который нас судишь, знаешь ли ты, какое зелье мы испили на море? Да, славный напиток нас опьянил, и я предпочел бы скорее нищенствовать всю свою жизнь по дорогам и питаться травами и корнями вместе с Изольдой, чем без нее быть королем славного государства.

— Да поможет тебе Господь, сеньор! Ибо ты погиб и на этом свете и в будущем. Изменника своему господину следует разорвать на части двумя конями, сжечь на костре, и там, где пал его пепел, трава больше не растет, и пахота на том месте без пользы; там гибнут и деревья и злаки.

Тристан, отдай королеву тому, кто сочетался с ней браком по римскому закону.

— Она более не принадлежит ему: он отдал ее своим прокаженным; у прокаженных я ее и отнял. Теперь она навсегда моя; расстаться с ней я не могу, как и она со мной.

Огрин присел. У его ног Изольда плакала, склонив голову на колени человека, принявшего на себя страду во имя Божие. Отшельник повторял ей святые слова евангелия; но, обливаясь слезами, она качала головой и не хотела ему верить.

— Увы, — сказал Огрин, — как утешать мертвых? Покайся, Тристан, ибо человек, живущий в грехе без раскаяния, мертв.

— Нет, я живу и не раскаиваюсь. Мы вернемся в лес, который дает нам приют и нас охраняет. Пойдем, Изольда, дорогая!

Изольда поднялась. Они взялись за руки и углубились в высокие травы и вереск; деревья сомкнули за ними свои ветви, и они исчезли за листвой.

Послушайте, добрые люди, о славном приключении. Тристан воспитал собаку-ищейку, красивую, живую, легкую на бегу: ни у одного графа, ни у одного короля не было ей равной для охоты с луком и стрелами. Звали ее Хюсден. Пришлось запереть собаку в башне, навязав ей на шею чурку. С того дня, как она не видела более своего хозяина, она отказывалась от всякой пищи, рыла лапами землю, в глазах ее были слезы, она выла. Многим стало ее жалко.

— Хюсден, — говорили они, — ни одно животное не умело так преданно любить, как ты. Да, мудро изрек Соломон: «Преданный мне друг — это моя борзая».

И король Марк, вспоминая о прошлых днях, думал в своем сердце: «Большой ум у этой собаки, что она так плачет по своем хозяине; есть ли кто в Корнуэльсе, кто бы стоил Тристана?»

Три барона пришли к королю:

— Велите, государь, отвязать Хюсдена: мы узнаем, от тоски ли по своем хозяине собака так скучает. Если нет, то, когда ее отвяжут, вы увидите, как она будет бросаться, с раскрытой пастью и высунув язык, на людей и животных, стараясь укусить их.