вознаграждается) отвергаются. Если пациенту указать на эту тенденцию, он заметит, что его чувство справедливости простирается и на других, что он точно так же негодует, когда с другими поступают несправедливо. До некоторой степени это правда, но по сути означает лишь то, что его собственная потребность опереть свои требования на справедливость разрослась в «философию».

Более того, опора на справедливость поворачивается и обратной стороной, и тогда ответственность за любую неприятность, с кем-либо приключившуюся, возлагается на самого пострадавшего. Насколько искатель справедливости применяет это к себе, зависит от степени его сознания своей правоты. Если компромисса не допускается, он будет (по крайней мере, сознательно) переживать каждую свою неприятность как несправедливость. Но если по отношению к другим потребуется этот закон вывернуть наизнанку, это получится легче: наверное, этот безработный «на самом деле» не хочет работать; наверное, евреи сами виноваты в том, что их преследуют.

В личных вопросах такие люди считают себя вправе получать столько же, сколько отдали. Это может быть справедливо, если бы не два обстоятельства. Они преувеличивают в уме размер того, что отдают (например, желание сделать доброе дело уже засчитывается), а вот осложнения, которые они привнесли в жизнь другого, в счет не идут. Кроме того, на чаши весов часто кладутся совершенно несоизмеримые вещи. Например, проходящий психоанализ декларирует намерение сотрудничать, желание избавиться от мешающих ему симптомов, обещает регулярное посещение и своевременную оплату. Психоаналитик принимает на себя обязательство вылечить пациента. К сожалению, весы не приходят в равновесие. Пациенту может стать лучше, только если он хочет и может работать над собой и изменяться. Поэтому если добрые намерения пациента не подкреплены настойчивыми усилиями в нужном направлении, то изменений не произойдет. У пациента по-прежнему будут возникать осложнения, и он с возрастающим раздражением будет чувствовать себя обманутым; это найдет выражение в форме упреков или жалоб. На этом фоне ему покажется вполне справедливым растущее недоверие к психоаналитику.

За настойчивой идеей справедливости (хотя и необязательно) может прятаться мстительность. Когда требования выставляются, в основном чтобы предъявить счет жизни, то при этом обычно превозносят свои заслуги. Чем мстительнее требования, тем больше подчеркивается понесенный урон. И также здесь возникает необходимость преувеличивать этот урон, раздувать это чувство до размеров, которые позволят «потерпевшему» требовать любой жертвы или любого наказания виновных.

Поскольку для проявления невроза требования – решающий фактор, о них важно заявить. Это касается только требований к другим людям, потому что (очевидный факт) жизнь и судьба посмеются над любыми «исковыми заявлениями». Мы еще не раз вернемся к данному вопросу. Пока достаточно сказать, что способы, которыми невротик пытается заставить других согласиться с его требованиями, самым тесным образом связаны с основой этих требований. Он может пытаться поразить других своей огромной значимостью; он может угождать, очаровывать, обещать; он может навязывать другим обязательства и пытаться нажиться, взывая к их чувству справедливости или вины; он может, подчеркивая свои страдания, взывать к состраданию и жалости; он может, демонстрируя свою любовь к другим, взывать к их тоске по любви или к их тщеславию; он может использовать как меру воздействия свою раздражительность или угрюмость. Мстительный человек, который может разрушить других ненасытными требованиями, пытается хорошо просчитанными обвинениями повысить их уступчивость.

Приняв во внимание всю ту энергию, которая вкладывается в предъявление и оправдание требований, мы вынуждены предположить мощную реакцию на их фрустрацию. В этой реакции подспудно есть место страху, но преобладает гнев, иногда даже ярость. Этот гнев особого рода. Поскольку индивид внутри себя ощущает требования честными и справедливыми, то их фрустрация воспринимается как нечестность и несправедливость. Поэтому следующий за фрустрацией гнев имеет черты праведного негодования. Иными словами, человек чувствует не просто гнев, а свое право гневаться – которое при психоанализе весьма энергично защищается.

Прежде чем подробно рассмотреть разные проявления этого негодования, я хочу кратко изложить теорию вопроса, в особенности теорию, предложенную Джоном Доллардом и его коллегами. По их мнению, мы враждебно реагируем на любую фрустрацию, так что враждебность по своей сути является реакцией на фрустрацию[19]. Но даже очень несложные наблюдения показывают, что эта связь необоснованна. Напротив, достойно удивления, какой силы фрустрацию может перенести человек без враждебности. Враждебность возникает, если фрустрация несправедлива или ощущается как несправедливая, на базе невротических требований. В этом случае у нее есть специфическая черта: человек негодует, чувствует себя оскорбленным. Неудача, неприятность раздувается порой до смешного. Обидчик в один момент становится подлым, противным, жестоким, низким, то есть обида определяет суждение обиженного о другом. Перед нами – один из источников невротической подозрительности. И кроме того, причина, и очень важная, по которой столь многие невротики так непостоянны в своих оценках других людей и с такой легкостью готовы изменить свое отношение с дружеского до полного осуждения.

Попробую максимально упростить: острая реакция гнева или даже ярости может получить одно из трех направлений. Во-первых, по каким-то причинам она может быть подавлена, и тогда, как и любая подавленная враждебность, может проявиться в психосоматических симптомах: усталости, мигрени, желудочных расстройствах и т. д. Во-вторых, наоборот, она может быть свободно выражена или прочувствована в полной мере. В этом случае чем меньше по факту находится оправданий гневу, тем больше человек будет вынужден преувеличивать произошедшее с ним; при этом, невольно пренебрегая фактами, он будет выстраивать обвинительное заключение против оскорбителя, которое не противоречит логике. Чем более откровенно разгневанный будет «жаждать крови» (по любым причинам), тем больше он будет склонен к мести. Чем откровеннее его высокомерие, тем увереннее он будет в том, что его месть находится в строгих рамках справедливости. Третье направление реакции – упиваться страданием и жалостью к себе. При этом человек чувствует себя раздавленным или до крайности униженным, и его охватывает полное уныние. «Как они могли сделать со мной такое!» – мучается он. Мученичество для него становится средством выражения упреков.

Эти реакции легче наблюдать у других, чем у себя, по причине того, что убежденность в своей правоте осложняет исследование глубин собственной души. Однако это же в наших интересах – исследовать свою реакцию, когда мы возмущаемся, что с нами нечестно обошлись, или когда мы начинаем размышлять о чьих-то ненавистных нам качествах, или когда мы рвемся отомстить. Следует подумать над вопросом: находится ли наша реакция в сколько-нибудь разумном соответствии с причиненным нам злом. И если при честном размышлении мы найдем такое несоответствие, нужно искать скрытые требования. Полагая, что мы хотим и способны отказываться от некоторых своих потребностей в особых привилегиях, и думая, что мы знакомы со специфическими формами, которые может принять