– Софочка, молодой человек таки покушал? – раздался сверху мамашин голос. – И вы таки познакомились? Идите погуляйте, я с дядей Эдиком схожу до тети Юши. Долго не гуляй, у нас сегодня гости. Да, и поздоровайся с дядей Эдиком, он тебя сто лет не видел.

Пока Софочка ходила здороваться с дядей Эдиком, седеющим брюнетом в полосатых шортах и шлепанцах на босу ногу, я подумал, что мне повезло.

Надо же, какая удача! Хорошо, что я пришел на Брайтон-Бич.

VI

Я расплатился, мы встали и пошли по набережной. По-прежнему гремела музыка, но это был уже не Высоцкий.

– Вы мне обещали кассеты, – напомнил я.

– Да-да, мы можем зайти к нам домой. Расскажите мне еще про себя.

И меня понесло. Я выдал Софочке полный свой набор. Про то, какой я сильный, какой умный, как обыгрываю всех в шахматы, как я хорошо плаваю, – короче, все-все, чтобы мы окончательно стали друзьями. Я и сам уже почти верил в то, что она похожа на Клер. Разумеется, я ни словом не обмолвился про то, что родители таскают меня к доктору Строусу, про то, что я ему рассказываю в клинике с фонтаном и рыбками. Я предстал перед Софочкой человеком глубоко непонятым, глубоко страдающим и глубоко чувствующим. То есть таким, какой я и есть на самом деле. При этом я понимал, что Софочка – еврейка, она из еврейской семьи, но это даже хорошо. Это было преодолением, а что такое жизнь, как не вечное преодоление себя? Я ведь тоже наполовину еврей, хотя себя ни в коей мере таковым не считаю и не ощущаю. Вот доктор Строус – еврей так еврей. Или мой отец. И многие, почти все наши московские друзья. А я – ничуть. И Софочка – тоже. Главное ведь не национальная принадлежность, а способность воспринимать мир во всей его полноте, будь ты черным негриллой, узкоглазым китаезой или носатым евреем. Короче, Софочка – ангел.

«Только бы она не приставала со своим сексом!» – опасливо подумал я, когда мы дошли до ее дома. Потому что секс разрушает ангельское в человеке. Недаром ангелов рисуют бесполыми – никаких дырок между ног. Правда, не помню, а пупки у них есть? Надо будет проверить.

Но ничего такого поначалу не случилось. Дома у Софочки хоть и было душно и как-то не по-американски тесно, множество безделушек, бессмысленных статуэток, тарелочек, рюшечек повсюду, но все же уютно. Как-то по-московски. Она напоила меня чаем с баранками, а потом мы сели на диван и стали смотреть фильм с Высоцким, «Служили два товарища». Я же его видел в Москве по телевизору, но никак не предполагал, что этот маленький офицерик с конем и есть знаменитый певец. Он в этом фильме ничего не пел. Только стрелялся в конце на палубе парохода. Именно с этого момента я его и полюбил. То есть полюбил сразу, как только он застрелился! Он поступил как настоящий русич, сказал бы я теперь, но тогда я еще не знал о существовании такого племени.

Дома у Софочки было очень тихо, тихо стучали настенные часы с маятником. «Еще из Одессы», – сказала она. В общем, у меня было ощущение, будто я никуда никогда не уезжал, что мне лет пять или шесть и сейчас по телевизору покажут «Спокойной ночи, малыши» с тетей Валей. Что споет дядя козлом прощальную песню, что закричат в две глотки в соседней комнате мои брат с сестрой, близнецы, мать пойдет их успокаивать, а я буду лежать в кровати, смотреть в окно, как падает, падает мягкий снег мимо нашего десятого этажа на Крылатские холмы.

Потом мы смотрели фотографии. Склоняясь вместе с Софочкой над семейным альбомом, я чувствовал теплый кисловатый запах ее волос. Потом она погладила меня по руке, и мы стали целоваться. Удовольствия от поцелуев я не получал, я даже не знал, как надо целоваться, да и до сих пор не знаю толком, но в то же время приятно было ощущать ее так рядом. Между тем Софочка распалялась, дышала прерывисто и все теснее жалась ко мне.

– Ты меня любишь? – спросила она сдавленным шепотом.

– Ты мой ангел! – ответил я почему-то по-английски.

Она слегка отодвинулась и долго-долго смотрела на меня своими рыжими глазами. Потом нежно-нежно поцеловала меня в губы, так легко-легко, почти бесплотно, по-ангельски.

– Только секса у нас сегодня не будет, – прошептала она, опять отклонившись. – Родители могут прийти, да и вообще – мне нельзя сегодня.

У меня, честно сказать, отлегло от сердца. Я уже не слишком-то мог сопротивляться.

– И хорошо, – тоже прошептал я. – Ты – ангел (по-русски). Хочешь, пойдем погуляем? Вроде уже не так жарко.

– Пойдем. А куда?

– Ну, на Бруклинский мост, очень люблю смотреть на воду, когда много воды.

– Ой, так далеко! – воскликнула она. – Я боюсь. Мне не разрешают далеко ходить.

– Ну, ничего, я ведь с тобой. Потом я тебя отвезу на такси, хочешь? У меня есть деньги.

– Ну пойдем… Только быстро, а то придут родители, не пустят.

Она дала мне еще кассеты с Высоцким: фильм «Опасные гастроли», фильм «Маленькие трагедии», где он играет Дон Гуана, и суперский сериал «Место встречи изменить нельзя» – в общем, все, что я еще не видел. И еще две кассеты с его песнями.

Мы вышли на улицу, я раскрыл карту, она показала, как лучше идти, чтобы никто не пристал, то есть по шумным улицам. Мы взялись за руки и пошли. Иногда она отпускала мою руку, когда ей казалось, что навстречу идет кто-то из знакомых. Но, к счастью, никого мы реально не встретили. Мы спустились в подземку и до Бруклинского моста добрались как раз к закату. Встали посередине и, обнявшись, долго смотрели на воду. Целовались, вспоминали какие-то глупости из детства, опять смотрели. Внизу проплывали корабли большие и маленькие. Сперва их было еще видно, а потом только разноцветные огни.

– Ты ужасно смешной, – щебетала шепотом Софочка. – Я, когда тебя увидела, чуть не расхохоталась: такой худенький, с несчастным взглядом… Мне стало ужасно тебя жалко. Да, кстати, и моей маме. Я когда ходила к дяде Эдику, она сказала, что ты славный, только какой-то потерянный. Хотя и живешь на Манхэттен… Сказала, что, наверное, у тебя несчастная любовь, раз ты забрел в такую даль. А может быть, ты, ха-ха-ха, и правда в кого-то влюбился?!

– Я худенький? Вот пощупай, какие мышцы! – я согнул руку и напряг бицепсы.

– Ого! – рассмеялась она.

– Я могу тебя на руках носить, – сказал я.

– Ну, попробуй! – и она прижалась ко мне.

Я обхватил ее под коленями одной рукой, под ключицами – другой и приподнял. Тяжелая. Но и я не слабак.

– Ты – ангел, – шепнул я ей в открытое ушко, напрягся изо всех сил, поднял ее еще выше, почти на вытянутые руки, потом повернулся и выронил Софочку за парапет. Прямо в Ист-Ривер.

Я перегнулся посмотреть, но не увидел ничего – слишком темно уже, и как назло ни одного парохода. Ни всплеска, ни крика. Я зачем-то отряхнул руки и зашагал на Манхэттен.

На душе легко. Я знал, что когда приду домой, – надо же мне было где-то спать, не под мостом же, – она прилетит и расскажет, каково ей там. Я знал, что хорошо, что она – ангел, но мне хотелось, чтобы она сама рассказала. А может, с ней прилетит и Клер. Теперь их двое: Клер и София.