– Вовремя перевал траверснули! – воскликнул Бурлак. – Теперь, если те, кто за нами охотится, и увидят наши следы на снегу, подумают, что нас лавиной накрыло.

– Не надейтесь, не подумают! – охладил его оптимизм Сарматов. – И поиск не прекратят. Американцы пакистанской ИСИ за полковника наверняка счет предъявили – те будут землю носом рыть, только бы нас найти!

Сарматов глядит на американца. Тот снова потерял сознание и выглядит так, будто одной ногой уже в могиле.

– Дорогой, очнись, – склоняется над полковником Алан.

В ответ из распухших, потрескавшихся губ вырывается глухой стон.

– В отпаде! – констатировал Алан. – Как бы не загнулся!..

– Это как ему на роду определено! – рассудительно заметил капитан Морозов. – Как говорят: кому суждено сгореть – тот не утонет. У меня замполит был: три Афгана отпахал – и без царапины, а в Москве на бритоголовых ночью напоролся… Нож в спину – и нет мужика!..

– Да, теперь в Москве много всякой нечисти расплодилось: панки, фашисты, анархисты, эти, как их… рэкетиры! – сказал, сверкнув цыганскими глазами, Бурлак и, сжав пудовый кулак, добавил: – Как из этой интернациональной заварушки выпутаемся – побеседуем с ними!..

ВОСТОЧНЫЙ АФГАНИСТАН,

12 мая 1988 года

Раскачивался в такт шагам над горными отрогами перевернутый серп месяца, разрезая темные облака на ночном небе. Осторожно, от камня к камню, от дерева к дереву, от куста к кусту скользили по ночному ущелью люди-тени, и лишь слабые стоны лежащего на самодельных носилках американца нарушали тишину да временами шакалий вой тугими волнами прокатывался по ущелью, будя некий инстинктивный животный страх, идущий откуда-то из глубин подсознания. Взглянув на светящиеся стрелки командирских часов, Сарматов чирикнул по-куларьи.

– Привал, мужики! – сказал он появившимся перед ним бойцам. – Перекусить и быстро все дела справить!..

Пока бойцы вскрывали банки с тушенкой, он достал из рюкзака миниатюрный транзисторный приемник.

– Послушаем вражьи голоса, может, что дельное скажут, – сказал он, подзывая Алана.

Сквозь какофонию шумов и обрывки музыки пробилась английская, но с явным восточным акцентом речь:

«Говорит радио Исламской Республики Пакистан! Передаем информационное сообщение, – вещал диктор. – По информации из Пешавара, на рассвете девятого мая вооруженный отряд сторонников Наджибуллы при поддержке вертолетов с советскими опознавательными знаками совершил бандитское нападение на пакистанский пограничный пост в районе кишлака Фарах. В ожесточенном бою бандиты уничтожены пакистанскими пограничниками, а средствами ПВО сбит советский вертолет, упавший на пакистанской территории. Сегодня аккредитованным в Пешаваре иностранным журналистам были продемонстрированы тела бандитов Наджибуллы, обломки вертолета и тела трех русских летчиков. МИД Исламской Республики Пакистан направил резкую ноту протеста советскому правительству, в которой обвинил его в эскалации войны в Афганистане, в агрессии против суверенного Пакистана и в попрании международных правовых норм. Представителю Исламской Республики Пакистан дано указание информировать Совет Безопасности ООН об этом бандитском нападении…»

– Влипли! – вырвалось у Сарматова.

– Про нас, что ли, говорят?! – вскинулся Алан.

– Про Сеньку рыжего! – бросил Сарматов и повернулся к Савелову: – Понятно теперь, зачем они металлолом грузили?

– Сволочи! – сказал тот и добавил несколько крепких матерных словечек. – Скажи, ты ведь это предвидел?

– Поскольку я бывал в подобных переделках и раньше, то возможности такой не исключал… А насчет предвидения… Не я должен предвидеть, а те, кто планировал операцию, те, кто вертушку посылал без прикрытия!

– С-суки! – прохрипел Силин. – С-суки, лампасники! Они друг друга отмажут, а спрос со стрелочника!..

Сарматов в упор посмотрел на американца:

– Почерк парней из Лэнгли – грубо, но зато с размахом, не так ли, мистер?

– Все о’кей! – усмехнулся тот. – Глупо не извлекать пользу из ошибок противника!..

– Согласен! – хмуро кивнул Сарматов и поднялся. – Короткими перебежками, мужики!.. Не хрен рассиживаться, ночевка отменяется!..

И снова вперед под неверным светом перевернутого месяца, под нестройный хор шакалов, надеясь только на самих себя да еще на удачу, продвигалась группа. А чужая земля под ногами будто специально подсовывала острые камни и скользкие тропы. Слава богу, не противопехотные «лягушки»…

ВОСТОЧНЫЙ АФГАНИСТАН,

13 мая 1988 года

– Говорил же нам в учебке капитан Ба́рдак, – пробормотал Шальнов под нос. – Не ходите, дети, в Африку гулять… Который час, командир? – обернулся он к Сарматову. – Я уже счет времени потерял!..

– Пять без четверти, – ответил Сарматов. – До рандеву с вертушкой три часа. Если дальше все будет благополучно, то успеем!

– Думаешь, она прилетит? – тоскливо задал риторический вопрос Силин и добавил сквозь зубы: – В Елоховской свечку поставлю…

Лежащий на носилках американец поднял голову и спросил у Сарматова по-английски:

– Что он сказал?

Голос американца был слаб и еле слышен даже в предрассветной тишине.

– Сказал, что, если доставим тебя до места живым, он в Елоховской свечку поставит, – ответил майор.

– Что такое «в Елоховской»?.. Я не понимаю…

– Церковь. Патриаршая церковь в Москве.

– А… О’кей! Я согласен… – вздохнул американец и вновь откинулся на носилки.

– Пошел ты! – прорычал Силин и, повернувшись к Шальнову, попросил: – Андрюха, перехвати носилки, меня уже от запаха мочи тошнит!

Розовые рассветные сумерки незаметно вползали в ущелье, окрашивая в пунцовый цвет хлопья тумана над рекой.

– Мужики, держитесь ближе к берегу! – передал по цепочке Сарматов. – За туманом надежнее…

Река, текущая по древнему привычному руслу, то растекалась по ущелью десятком слабосильных ручьев, то собирала их в единый громыхающий камнями пенный поток. Шум этого потока гасил все другие звуки, и, когда совсем близко раздался собачий лай, все замерли от неожиданности.

Сарматов заклеил рот американца пластырем и жестом приказал группе укрыться за камнями. Сам же он пополз вперед, к нависшему над рекой утесу.

Напротив утеса, на противоположном берегу, с осатанелым лаем носилось два громадных туркменских волкодава, а чуть выше по берегу, у драной, исписанной восточными письменами палатки сбилась в комок отара курдючных овец. Из палатки вышла женщина с грудным ребенком на руках. Она остановилась и пристально стала вглядываться в даль, туда, где на противоположном берегу укрылись бойцы. Спрятавшись за утесом, Сарматов протяжно, с надрывом провыл по-волчьи. На этот вой из палатки выскочил кривоногий старик с длинноствольным «буром» в руках. Он громко что-то крикнул женщине и навскидку пальнул в сторону утеса.