Юрист с двадцатипятилетним стажем, она сама составила нужные документы, послала Шурку на разведывательные родственные переговоры с братом. И Шурка говорил все, как научили его: что если уж мама промямлила с завещанием, то надо все обставить честь по чести, закрепить по закону его долю, которая, впрочем, пока его не интересует, поскольку занят он совсем другими делами, а с документами, раз уж Коське совсем некогда, он сам решит дело, поскольку есть у него «знакомый юридический работник».

То ли так отвык Константин от брата, то ли ошарашил его новый пиджак Шурки и совсем уж непривычный запах одеколона, странная речь, незнакомые слова, ломавшиеся на его языке, неподвижный взгляд… А может, от вечных своих забот и величия планов – непонятно почему пошел Константин против своей обстоятельной натуры: он подписал документы, почти не глядя.

Следовало из документов, что Шурке отходит изба, а ему – новая монументальная пристройка.

Через несколько дней Шурка с новой супругой приехали как бы погостить, разместились в материной избе. Вечером, когда пили чай, женщина сказала, что согласно буквам и цифрам, обозначающим такой-то закон и статью, пристройка является всего лишь частью дома, а это значит, что Константину не принадлежит ничего.

Женщина с нарисованным лицом, любительница чуждого здешним краям бадминтона, вцепилась в дом зубами.

Неделю Константин не мог очнуться от чудовищной своей ошибки, обрушившей его неизменную спокойную уверенность в самом себе.

Он – неслыханное дело – напился, на всю улицу поругался с братом, выбрасывая на людской суд всю подноготную обмана, а Шурка отвечал только громкими беспредметными матюками. Женщина та стояла в сторонке и молчала…

Заговорила она позже, когда, очнувшись от оцепенения, Коська подал в суд. С повесткой в руке она постучалась к нему, поздоровалась и так же мягко, тихо начала перечислять фамилии судей, прокуроров, следователей и прочих замечательных людей, с которыми свела ее добрая судьба за четвертьвековую юридическую практику. Какие-то фамилии Константин услышал – громыхнул дверью перед ее лицом.

* * *

Бабушка умерла, а жизнь у Шурика только начала разворачиваться, и жизнь погасила смерть. Горе его, сильное, детское, догорело в несколько дней.

Они сняли с Диной комнатку в частном секторе, с умывальником, маленькой кухней, горбатым диваном и квартирной хозяйкой за тонкой стеной. Переехать она предложила сама, жалея мать, а избранник ее видел причину переезда в том, что Дине захотелось быть подальше от ребят в гараже – это также было правдой…

Шурик совсем забыл о них. Но они сами о себе напомнили.

Миша и Сережа, костлявые и неразлучные, как рога у рогатки, явились в солнечный осенний выходной с тортом и бутылкой коньяка. Они радовались шумно, сказали, что узнали адрес у матери Дины и еле нашли нужный дом, – Дина уделила каждому поцелуй в щеку. И Шурик слегка приподнялся над землей, впервые ощутив себя хозяином.

Сидели они на кухне, пили чай и коньяк из тех же чашек, говорили о чем-то неважном и приятном, а потом Миша вытащил из кармана пачку сигарет и положил на край стола.

– На улицу, – с несерьезной строгостью приказала Дина – никогда она не ругалась на курящих, но решила, что в этом – почти ее – доме курить никто не будет.

Вышли они втроем, молча пускали дым в теплое небо. Миша первым бросил окурок и заговорил:

– Плохо тут у вас. Мебель чья?

– Хозяйки.

– Надо тебе мебели прикупить. Хотя бы новый диван.

– Дорого.

– Ничего не дорого. Серега, поможем им купить диван? Этот хуже, чем у нас в гараже. Скинемся втроем.

– Да ну, ребята…

– Ты погоди. Сейчас можно через компьютер купить, там дешевле в несколько раз, чем в магазине. Знаешь как? Тимохин – помнишь Тимохина? – он все через компьютер покупает. Отсылаешь свои данные, тебе присылают товар. На почте платишь деньги. Реально, Серега?

– Реально.

– Мы ж свои все, из тринадцатого. А с ней вообще вместе выросли. – Он помолчал немного, достал еще сигарету и, прежде чем прикурить, сказал: – Когда ты на этом диване Динку… – Миша с заячьей быстротой похлопал ладошкой по кулачку, так что сигарета, зажатая между пальцами, выскользнула обмылком. – Хозяйка в стенку стучит?

Шурик впал в замешательство, не зная, обижаться или нет, и неожиданно для себя самого ответил:

– Стучит.

Они расхохотались.

– Так, значит, покупаем диван?

– Покупаем, – решительно ответил Шурик.

– Давай паспорт. Надо копию сделать и выслать.

Шурик кивнул и пошел в дом. Паспорт находился во внутреннем кармане его джинсовой куртки, а куртка – у самой двери.

Они опять сидели за столом, все четверо, разговаривали много, а выпили на удивление мало, меньше половины бутылки, и расставались по-родственному.

Когда закрылась дверь, закипела в Шурике его сладкая тайна, так что он покраснел, не в силах удержать ее:

– Знаешь что…

– Что?

– Ребята нам диван обещали подарить. Ну, то есть мы только совсем немного заплатим. Я Мише паспорт отдал, он сказал, через компьютер…

Рука Дины, потянувшаяся к чашке, на мгновение застыла – и хлестко смазала по его щеке.

Он осознал себя, когда уже бежал за ней по пыльной дороге слободки. Дина неслась, отбросив руки назад, будто препятствовал бегу один лишь воздух, и, когда показались на дороге ровные, узкие силуэты недавних гостей, она взлетела в прыжке и впилась в Мишин загривок. Миша упал, быстро поднялся и, ошеломленный кратким ужасом этой львиной ярости, отбежал на несколько шагов. Не давая опомниться, она вцепилась в его рубаху, с силой рванула на себя – и человек из гаража вдруг сделался красным, как раскаленный штырь, схватил ее за волосы, свалил на землю и опять отбежал, по-боксерски пританцовывая.

Не от рывка за волосы, а от танца этого потемнело у Шурика в глазах. С разбегу он сшиб Мишу, упал на него, вдавил в дорогу и тут же получил – от второго – удар ногой в лоб. Может, досталось бы еще, но Дина бросилась на Сережу…

Конечно, не могли они видеть, что подняли пылевой вулкан посреди слободки, который останавливал прохожих, вытягивал на улицу жителей ближайших домов, и тем более не могли слышать себя, те подземные звуки, которые не способны издавать люди, умеющие говорить. Наблюдающие улыбались, не вмешиваясь в это чуждое, иноплеменное побоище. Но кто-то все же вызвал милицию, и явилась она – к удивлению местных – через минуты две. Серая машина, напоминавшая помятостями своими консервную банку, кочевавшую со склада на склад, остановилась почти у самой головы Шурика, и следом чья-то рука подняла его за шиворот и поставила на ноги. Миша отполз червем… Все разом затихло.

Милиционер, в коротких сапогах и в берете, такой же серый, как его машина, и настолько огромный, что непонятно, как он в ней умещался, произнес: