Второе: участие Кони в Некрасове и его критические суждения, высказанные в начале 1840-х гг. в печати и в личных беседах, хотя внешне отличались от процитированных суждений «педагогического» характера, определенно были мотивированы педагогическими соображениями – в отличие от критических высказываний В. С. Межевича, которому в этой главе посвящен отдельный параграф.

Третье соображение: начало 1840-х гг. – это первые годы пребывания Некрасова в Петербурге, когда Некрасов стремился к образованию. Эти же годы считаются временем его литературного ученичества и профессионального становления, которое формировало литературную репутацию. Критические отзывы Кони содержат оценку первых опытов Некрасова и его творческого потенциала – и оценку Некрасова как сотрудника, а разносторонняя журнальная практика с ее прагматикой была неотделима от роста литературного мастерства Некрасова.

Поэтому нужно иметь в виду: в какой мере высказывания Кони могли быть полезны для начинающего художника слова – и в какой мере они подчинялись журнальной политике и отвечали статусным, финансовым и личным отношениям, вне соображений чисто литературных. Учитывая одновременно и то и другое, можно выяснить, насколько критические суждения о литературных опытах Некрасова соответствовали видимому на тот день его потенциалу и литературному росту, который он успел обнаружить, и какие стороны его литературной деятельности на том этапе были в первую очередь заметны его современникам.

Анализ рецензий на сборник «Мечты и звуки» демонстрирует, что одобрение части критиков не помешало Некрасову пересмотреть свои литературные ориентиры и начать осваивать нечто новое; критические же замечания не помешали ему и дальше писать и публиковать лирические стихотворения. С одной стороны, критика не предложила начинающему автору ничего, кроме оценки и универсальных советов (чем исчерпывалась задача «педагогической» критики, оценивающей именно выступление дебютанта). С другой стороны, этот опыт определенно связывается с позднейшим убеждением Некрасова, что поэт должен выработаться сам[146].

С первыми годами сотрудничества Некрасова и Кони связан опыт Некрасова – драматурга, театрального критика и обозревателя. В автобиографической прозе Некрасов пишет и что эта работа была для него способом заработка (VIII: 186), и что драматургическая деятельность сильно увлекала его (VIII: 213, 179–181).

Минуя подробности в истории отношений Некрасова с театром[147], отметим, что в прижизненном и позднейшем осмыслении его творчество получило положительную оценку. Премьера водевиля «Шила в мешке не утаишь – девушки под замком не удержишь» состоялась 24 апреля 1841 г. и была встречена большим успехом. Л. М. Лотман, автор комментария к водевилю, указывает, цитируя А. И. Вольфа[148], что эта постановка явилась «“блистательнейшим” дебютом Некрасова в качестве водевилиста» (VI: 688). «Феоклист Онуфрич Боб» был сыгран два раза (2 и 5 мая 1841 г.). Спектакль не имел успеха, хотя критика отметила удачные куплеты[149] (VI: 661). «Актер», премьера которого состоялась 13 октября 1841 г., когда Некрасов находился в Ярославле, поссорившись с Ф. А. Кони, имел успех и надолго обрел популярность (VI: 674). «Дедушкины попугаи», впервые поставленные 1 декабря 1841 г., не имели столь шумного успеха, но были сыграны еще шесть раз (VI: 696). «Материнское благословение», которое впервые было сыграно 19 октября 1842 г., шло с большим успехом[150]. Впоследствии водевили Некрасова долго шли на петербургской сцене. Другие драматургические опыты были высоко оценены в последующую эпоху[151], а театральная критика Некрасова стала предметом специальных исследований и рассматривается в «Очерках истории русской театральной критики»[152]. Интерес Некрасова к драматическому роду, обращение к нему и органическая связь с ним прослеживается в его поэтической практике[153] и в критических отзывах о его поэзии[154]. Однако по возвращении в Петербург после конфликта 1841 г., несмотря на видимый успех, Некрасов посвящает себя этому роду непродолжительное время, а в дальнейшем его обращения к драматургии имели точечный характер.

Анализ критических отзывов о его драматургических опытах также позволяет уяснить, насколько высоко были оценены произведения Некрасова, насколько аргументированной для него была эта критика и насколько он сам, как литературный и театральный критик, был склонен считаться с печатными мнениями в определении своего дальнейшего творческого пути. Критические суждения и оценки Ф. А. Кони на этом этапе представляются наиболее важными и показательными.

Соображения о роли Кони в судьбе Некрасова дополнительно освещают представление о «петербургских мытарствах» поэта как о непрерывном поиске подчас черной работы ради спасения от голодной смерти.

Концепция «литературного пролетария» окончательно сложилась в первой трети XX в.[155], когда широкий читатель уже располагал множеством мемуарных свидетельств о жизни и личности Некрасова, в том числе – о молодом Некрасове[156]. Она была призвана корректировать в читателе представление о финансовых трудностях демократического поэта, дворянина по происхождению, в годы его ранней молодости вследствие богемного образа жизни. Именно эта концепция была основополагающей в некрасововедении XX в. в силу объективных социально-исторических причин. Она явственна в первой работе, в которой подробно освещены взаимоотношения Кони и Некрасова: монографии B. Е. Евгеньева-Максимова «Н. А. Некрасов и его современники», в которой указанной теме посвящена отдельная глава[157].

Эта глава по сей день сохраняет свое научное значение. Она содержит анализ отношений, связывавших поэта с Ф. А. Кони и его сыном, А. Ф. Кони. Анатолий Федорович Кони, который лично общался с Некрасовым, касаясь роли своего отца в жизни поэта (и темы «дна»), делает акцент именно на образе жизни, а не на вопиющей бедности Некрасова. В его изложении событий Ф. А. Кони, познакомившись с Некрасовым, «предложил ему в своем издании хороший по тогдашним временам заработок, ценя молодого писателя, давая ему иногда по целым неделям приют у себя и оберегая его от возвращения к привычкам бродячей и бездомной жизни»[158]. Личные беседы Евгеньева-Максимова с А. Ф. Кони представляются важным источником[159]. В контексте беседы можно прояснить сложные нюансы, возможно, не вошедшие в книгу, но питающие ход размышлений и выводы.

Однако критические отзывы Кони о Некрасове в освещении Евгеньева-Максимова предстают в самых общих чертах. Их можно было бы свести либо к самым общим констатациям, либо к замечаниям частного характера.

Едва ли не диаметрально противоположная оценка отношениям Некрасова и Кони дана К. И. Чуковским в статье «Тростников – Некрасов (Черты автобиографии в найденных произведениях Некрасова)», опубликованной в составе книги, которая вышла под совместной редакцией Чуковского и Евгеньева-Максимова, – «Жизнь и похождения Тихона Тростникова. Новонайденная рукопись Некрасова»[160]. Опираясь на художественный текст как на биографический источник, Чуковский заключает, что «писательская физиономия Федора Кони с самого начала казалась молодому Некрасову весьма неприглядной», а «благодарственное письмо, адресованное Федору Кони, было написано самим же Федором Кони и что он,