Она поняла, что наступила мне на больную мозоль. Догадалась по моему выражению и стала говорить, что это такой пустяк, о котором и думать не стоит. С очень многими людьми случается так, что их машина из года в год оказывается на штрафной площадке. И очень многие люди появляются тут каждый год. Для нас они уже как свои. Все мы, кто здесь работает, и вы, у кого сюда забирают машины, словно одна большая семья, говорит она мне. Мы без вас не можем. Как ты думаешь, что бы мы делали тут без вас? Мы бы не окупали себя. В бухгалтерских книгах остались бы одни красные цифры, мы бы голодали, потеряли бы работу. Мы рады каждой машине, которую можем заполучить, говорит она, а ты вот уже в третий раз у нас побывал и теперь будешь в списке тех, кому мы на Рождество посылаем поздравительные открытки, это происходит автоматически, компьютер сам все делает, он за этим следит, и, когда наступит Рождество, ты получишь от нас поздравительную открытку, а Рождество уже на подходе, в каком-то смысле оно всегда на подходе, готовиться к Рождеству начинают все раньше, прежде начинали в ноябре, а теперь уже и в октябре начинают, правда ведь? — спрашивает она. Приятный у нее характер. Я редко встречаю людей с приятным характером. Да я и вообще редко сталкиваюсь с новыми людьми, потому что работа над брошюрами занимает почти все мое время, и все же среди тех, кого я встречаю, мало попадается людей с таким приятным характером. Зато много попадается с неприятным. А это совсем другое дело. Прямо противоположное. Но она задала мне вопрос, и надо ответить на него поскорее, а то будет поздно; это же норма поведения, и надо ее придерживаться, в особенности с незнакомыми людьми, так как первое впечатление имеет очень важное значение, а с людьми, которых не знаешь, но с которыми хочешь познакомиться, это особенно важно; нельзя, чтобы у них с самого начала создалось о тебе впечатление как о странном субъекте. Странность — это ничего, но только не при первом знакомстве, так я думаю. Странности — это уже потом, постепенно. Это мое собственное открытие, такое вот правило буравчика. Но постойте, она ведь меня о чем-то спросила, о чем же она спрашивала? О Рождестве. Вопрос был о Рождестве, она спрашивала, согласен ли я с тем, что к Рождеству начинают готовиться все раньше и раньше. Ну что я на это скажу? Сам-то я Рождество не праздную. Я боюсь Рождества, больше чем всех остальных праздников. Рождество давит на человека, потому что для всех, у кого что-то не ладится, оно еще больше подчеркивает — что-то у тебя неладно, Рождество проводит границу между томи, у кого все хорошо, и теми, у кого нехорошо, между теми, кто имеет, и теми, кто не имеет. Рождественские праздники — это вода, и течет она быстро, сметая все на своем пути. Пропади они пропадом, рождественские праздники, думаю я. Как подумал, так и сказал. В виде исключения не удовольствовался тем, чтобы подумать, а высказался вслух: «Пропади оно пропадом, это Рождество!» А она — ну та, что сидела за перегородкой, — вдруг посмотрела на меня; по-настоящему это она в первый раз на меня посмотрела, хотя, конечно, и раньше видела меня, но так, как сейчас, она посмотрела на меня в первый раз. Она отняла пальцы от клавиатуры и потянула себя за один палец так сильно, что послышался хруст, и говорит: «Я понимаю, что ты имеешь в виду. Пропади они пропадом, эти рождественские праздники!»

Вот это встреча так встреча! Мы оба считаем, что в рождественских праздниках нет ничего хорошего! Я и не помню такого, чтобы я когда-нибудь высказался насчет Рождества и со мною бы согласились. Мне этого очень не хватало. Может быть, этого мне не хватало больше всего. Чтобы кто-то был согласен со мной в таком серьезном вопросе, как, например, Рождество. Не по поводу какой-то ерунды, а по поводу Рождества, самого Рождества, которого одни ждут с такой сердечной радостью, мечтая, чтобы оно поскорее наступило, а другие ждут с таким искренним ужасом, мечтая, чтобы оно подольше не наступало. Я киваю. Надо сообразить, как теперь продолжать разговор. Контакт уже установлен. Мы согласны по очень важному вопросу, но в данной ситуации моя задача была забрать свою машину, заплатить за нее и возвращаться к себе, к Финляндии, к моей Финляндии. В том-то и вся штука, думаю я, что в этой ситуации человек, по-настоящему приспособленный к жизни, сделал бы правильный ход. Настоящие хозяева жизни, то есть люди, которые знают, что жизнь дается нам один раз, и ведут себя соответственно, не спасовали бы на моем месте; такой человек наплевал бы на то, что цель, заданная этой ситуацией, заключается в том, чтобы забрать свою машину; такой человек продолжил бы разговор, пустил бы в ход все свое обаяние, заставил бы ее улыбнуться, смутил бы ее спокойствие каким-нибудь интересным замечанием, блеснул бы остроумием — боже мой, как бы тут пригодилось остроумие, — но нет у меня остроумия и никогда не было на людях, вот когда я один, тогда пожалуйста — сколько угодно, но в условиях социального общения ни в коем разе. Ну и к черту остроумие! Я беспомощен среди несправедливо устроенного мира. Настоящие хозяева жизни живут в справедливом мире. Неприспособленные, вроде меня, — в несправедливом. Полный раздрай! Поток разбушевался, как никогда, того гляди, захлебнешься; чтобы не захлебнуться, надо владеть техническими приемами, а не то конец. А между тем время вышло; после ее слов, что пропади оно пропадом, это Рождество, нельзя было так долго молчать; момент, когда можно было подхватить брошенный мяч и сделать ответный бросок, упущен, время ушло, я опоздал, она теперь думает, что на меня никак не подействовало то, что она была согласна со мной насчет Рождества, она думает, что у меня совсем не работает нейронная связь между подкоркой и корой головного мозга и, следовательно, я не способен чувствовать и выражать эмоции или, попросту говоря, что я набитый дурак. Поезд ушел. Только что он был здесь, но я так и не сел, я его, как всегда, упустил, и неправду говорят, что поезда ходят все время, это неправда. В действительности поезда ходят ужасно редко, их почти не бывает, а если вдруг попадется поезд, ты его упускаешь, и только волны ходят. Ходят волны. А я опять один стою на платформе, как всегда; один со своими брошюрами, бесчисленными брошюрами, которые надо делать и делать, потому что людям требуется информация, они хотят быть информированными, информированность для них самое главное, потому что они думают, будто бы информация поможет им разобраться в существующей неразберихе, хотя это совершенно не соответствует истине, а я создаю информацию, и в данном случае это будет информация о Финляндии, пропади она пропадом, эта Финляндия.

Я расплачиваюсь за машину, пятьсот крон отдаю в качестве штрафа за нарушение правил парковки, тысячу пятьсот за эвакуацию машины, по сто крон за каждые сутки, которые она здесь простояла, а таких суток должно было набежать немало, так и оказалось. В сумме получилось больше трех тысяч крон. Выброшенные деньги. Мои кровные денежки. Остается только надеяться, что коммуна истратит их на что-то полезное. Это единственное утешение. Будь моя воля, я бы, не отходя от кассы, пометил эти денежки, чтобы знали, на что их направить. На что-нибудь хорошее. На полезное дело. Но я уверен, что все они утекут в большую воронку, их смоет водой, какой-нибудь нечестный коммунальный служащий совершит растрату и часть из них украдет. В нас живет наивная вера, что всех преступников и мошенников, нарушивших закон, обязательно поймает полиция. Мы верим, что справедливость восторжествует и длинная рука закона схватит нарушителя, что грешника еще при жизни постигнет наказание. Но это не так. Большинство грешников всю жизнь остаются безнаказанными. Я получаю жетон, получаю квитанцию, это мой последний шанс что-нибудь ей сказать. У меня такое впечатление, что она только и ждет, чтобы я что-нибудь сказал, но о чем мне говорить, что тут скажешь? Наверное, надо сказать что-то совсем-совсем незначительное, и этого будет достаточно, я знаю по чужому опыту, что так иногда бывает, но я не в силах заговорить об этих незначительных вещах, потому что я закомплексованный человек, и я уже получил свой жетон, и ситуация требует, чтобы я сказал «спасибо» и ушел, а я во многом такой человек, который всегда делает то, чего требует данная ситуации, и редко что-нибудь такое, чего она не требует, но что могло бы повернуть мою жизнь и направить ее по другому пути, и я бы себя не узнал; новый путь, я думаю о новых путях, и думаю в стихах, что вот однажды я проснусь и, новой волной подхвачен, помчусь, и все это очень странно и очень на меня не похоже. Вот уж действительно, меньше всего я мечтаю о новых путях, сказал бы я, если бы меня кто-нибудь спросил. Новый путь — это вода. Однако эта мысль откуда-то появилась и не уходила. Итак, я подумал о новых путях, а теперь пора уходить. «Большущее тебе спасибо!» — произношу я. Она кивает и отвечает: «Тебе спасибо! — а потом прибавляет: — Езди поосторожней!» Она сказала, чтобы я ездил поосторожней; я вышел, и вот я за порогом. Спускаюсь с крыльца на двор. В руке жетон и квитанция. Ну вот, все дела сделаны, и можно идти, но ведь она мне сказала, чтобы я ездил поосторожней. Интересно, она всем это говорит? — спрашиваю я себя. Весьма вероятно, что да. А вдруг все-таки нет? Если нет, то, значит, между нами возник контакт, контакт установлен, а я упустил поезд. Это значит, что я вел себя как болван, стоял и смотрел, как поезд уходит, смотрел на открытую дверь и чуть было уже не поставил ногу на ступеньку, но затем отдернул ногу и упустил поезд. Какой же я чертов болван! Я — болван. Одинокий болван.