– Ширли, что там такое с Девоном? Я имею в виду куртку. У меня пациент, которому она не дает покоя, и он меня уже замучил. Не спрашивай почему.

– С какой курткой? – Ширли пластмассовой ложечкой ест фруктовый салат из стаканчика.

– Ты что, серьезно? Ширли! Он носит эту куртку каждый день не снимая. Старая, потертая байкерская куртка. Только не говори, что все это время ты ее не замечала. Повторяю – он надевает ее каждый божий день. И что это за конфетти, которые он везде разбрасывает? Каждый раз, когда у нас групповой сеанс, он оставляет после себя какие-то маленькие кусочки коричневой бумаги или краски, или я уж не знаю, из чего он их делает. Это ты заметила? – Я смотрю на ее кресло. Оно покрыто конфетти. И вообще всяким мусором.

– А… дерьмовая куртка.

– Что? Как ты сказала? – Я никогда не слышала, чтобы Ширли употребляла грубые слова. Для меня это все равно что увидеть, как милая, аккуратная бабулька опрокидывает шот виски. Или закуривает косячок. Что это еще за черт? – Ширли!

– Он носит эту куртку, потому что для него она как репеллент.

– Репеллент от чего? От кого?

– От людей. Это его дерьмовая куртка. Он научился этому, когда был бездомным. Он спал на улице, и к нему постоянно приставали хулиганы и изводили его. Ему нужно было как-то выживать, и поэтому он намазал спинку куртки дерьмом, чтобы от него воняло и люди к нему не лезли. – Она произносит это таким тоном, будто сообщает, что индейка готова. Ширли относится к этому совершенно равнодушно, ей все все равно. Я же готова выпрыгнуть из штанов от отвращения и изумления.

– О господи, Ширли! Так это засохшее дерьмо? Ты хочешь сказать, что эти конфетти на самом деле кучки хлопьев сухого дерьма?

Господи боже мой!

Я выскакиваю из кабинета, хлопнув дверью, и несусь в туалет. Яростно отскребая руки, я киплю от негодования. Кажется, из ноздрей у меня вот-вот повалит пар. Как вышло, что все мы каждый день убирали за Девоном дерьмо, а Ширли даже не потрудилась нас предупредить? Неудивительно, что Ричард так бесился из-за этой куртки.

Я сажусь за стол и строчу три имейла. Один – Рэйчел, с требованием конфисковать дерьмовую куртку, потому что она представляет собой гребаную биологическую опасность. Второй – главе клининговой службы, с просьбой произвести тщательную уборку всех помещений, где проводились групповые сеансы. И наконец, последний – всем коллегам, с информацией о том, что коричневые хлопья, которые все они принимали за конфетти, на самом деле засохшее дерьмо, а на тот случай, если они забыли, – мы все окружены безумием. При моей насущной потребности самой не сойти с ума – или, можно сказать, необходимости верить, что все же существует некое разделение между мной и моими пациентами, – такие дни, как этот, заставляют радоваться, что действительно существует причина, по которой у меня есть ключи, а у них нет.

11 ноября, 8:36

– Доброе утро, Рэйчел! – жизнерадостно щебечу я, просачиваясь в ее кабинет и усаживаясь в кресло для пациентов.

– Доброе, Сэм. Ты сегодня очень бодрая.

Она расчищает место на своем столе для моих папок, чтобы мы могли начать кураторский сеанс. Рэйчел минимально контролирует персонал больницы, так как у нее совсем нет времени и она вынуждена верить, что все мы способны хорошо исполнять свои обязанности и справляться с трудностями. Как я уже говорила раньше, у нас наплыв новых пациентов; Рэйчел занята их размещением, заполнением файлов с исходными данными и так далее, поэтому она пока отложила традиционные кураторские сеансы и попросила просто обращаться к ней в случае, если возникнут какие-либо проблемы или вопросы.

– Я бодрая каждое утро, – уверенно вру я и сглатываю слюну – у меня страшная изжога от похмелья. Я надеваю очки для чтения и вытаскиваю из папки незаполненную историю болезни Ричарда. – Я решила, раз у нас сегодня совсем мало времени, стоит приступить сразу к делу.

Рэйчел кивает, отпивает кофе и разворачивается в кресле ко мне лицом. Затем скрещивает свои толстые лодыжки и делает мне жест, чтобы я продолжала.

– Мы с Ричардом Макхью встречаемся еженедельно по вторникам в одиннадцать ноль-ноль. Тут много говорили о том, что он не желает сотрудничать и все такое, но он всегда приходит на сеансы, и без опозданий. Он очень пунктуален. Судя по всему, ему нравится, когда все четко расписано. Но должна сказать, что во время сеансов Ричард действительно практически не идет на контакт. Он совершенно не желает отвечать на вопросы, чтобы я могла провести оценку психологического состояния, и сразу уходит в себя, как только я начинаю вытаскивать из него информацию.

– Во время сеансов ты чувствуешь себя нормально? Никакой опасности? – спрашивает Рэйчел.

– Абсолютно. Он ведет себя спокойно, никаких угроз или агрессии. Наоборот, он очень тихий и всегда настороже. Не представляю, что он может как-то мне навредить. Кажется, что, сохраняя молчание, он пытается себя защитить. Ему не хочется рассказывать свою историю.

– Тебе удалось установить, почему он сидел в тюрьме?

– Нет. На самом деле это серьезный пробел в его исходных данных. В графе «реабилитация» нет почти ничего. Только названия «домов на полдороге»[7], где он провел какое-то время, но никаких контактов – ни телефонных номеров, ни имен кураторов или попечителей. Там есть названия тюрем, где он отбывал срок, и соответствующие даты, но больше никаких сведений. Все очень неясно. Есть несколько ксерокопий страниц с большими вымаранными кусками текста. Ничего об обвинениях и статьях, так что невозможно узнать, как он оказался за решеткой. А он, конечно, не жаждет мне об этом сообщать.

Рэйчел кивает.

– Вообще-то это я заполняла анкету с исходными данными, и обнаружила то же самое. Нам предоставили крайне мало информации, но Ричард со странным упорством настаивал на том, чтобы его направили именно сюда. Он почти ничего мне не сказал, но был вежлив. Даже держался несколько чопорно, я бы сказала. Ричард – сплошной вопросительный знак. Я связалась с персоналом в «Ревелейшнз» и «Хорайзон-Хаус» – это те самые «дома на полдороге», но у них на него ничего не оказалось. Там просто дикая текучка, состав служащих постоянно меняется, а учет они ведут из рук вон плохо.

Рэйчел начинает шарить по столу и вытаскивать какие-то бумаги, обрывки листков, рыться в разного размера коробках. Она что-то ищет.

– А у вас были пациенты наподобие Ричарда? Я не совсем понимаю, в каком русле продолжать работать. Вы верно сказали, он – сплошной вопросительный знак, и я не знаю, какие групповые сеансы ему лучше назначить и как в принципе вытянуть из него хоть что-то. – Рэйчел любит, когда я прошу у нее совета.

– Я как раз ищу те самые исходные данные. Я дала ему анкету, он отказался ее заполнять, и тогда я просто вручила ему чистый лист и попросила написать что-нибудь о целях лечения, ну и все в таком духе. Он что-то накорябал, но я не помню, что именно.