— Может, и я, — тихонько заметил Бенивьени.

Джованни взял его под руку, и они смешались с толпой, выходящей из церкви. На улице было теплее, чем в ледяных мраморных стенах базилики.

— Пошли ко мне, — сказал Джованни. — Я сегодня счастлив и хочу тебе кое-что показать.

Бенивьени улыбнулся, не в силах устоять перед его энтузиазмом.

* * *

Перед закрытыми дверями зала для аудиенций кардинала Сансони удержали две скрещенные алебарды.

— Пропустите меня, — хрипло потребовал он, но стражники даже не пошевелились. — Я кардинал-камерарий! — снова начал он, уже не так убежденно. — Я имею право войти.

Папские гвардейцы не обратили на него ни малейшего внимания, и Сансони печально уселся на скамейку. Немного погодя из двери, в которую он безуспешно пытался прорваться, вышла молодая женщина. Кардинал с жадным интересом оглядел ее. Горделивая грудь, казалось, вот-вот выскочит из камчатого лифа, спутанные волосы рассыпались по плечам, губы накрашены. По всему видно было, что дама не из аристократок, хотя по тем временам среди женщин, посещавших папский двор, проститутки мало чем отличались от баронесс.

— Теперь я могу войти? — раздраженно спросил камерарий у стражников.

Те посторонились, и Сансони, зажав под мышкой пачку бумаг, вошел в зал.

Иннокентий VIII отщипывал от грозди ягоды декабрьского винограда, который ему привозили прямо из его сицилийских владений.

— Ваше святейшество, вы отдохнули?

Тон у камерария получился не таким смиренным, как ему хотелось бы.

— Nu me rumpe u belin, Sansoni, cossa ti veu?[14]

— У меня здесь список главных магистратов, которые будут оценивать «Тезисы» графа Мирандолы.

— Браво! Дай-ка прочесть.

Иннокентий неохотно пробежал имена, но на одном остановился.

— Педро Гарсиа? Этого наверняка рекомендовали Борджа.

— Они его горячо поддержали, ваше святейшество. Епископ Барселоны и в самом деле большой друг его светлости.

— Его испанская светлость друзей не имеет. У него есть только протеже, покровители и враги.

— Ну, тогда скажем, что монсиньор Гарсия — его протеже.

— Так-то лучше, Сансони. Со мной не хитри. Я пока еще Папа и пока еще не помер. Список, однако, неплохой. Приготовь назначения и скажи всем магистратам, что к февралю я жду их мнение.

— Будет сделано.

— Пошли за графом Мирандолой. Я хочу с ним побеседовать.

— Ваше святейшество?

— Ты прекрасно слышал, Сансони. Что это с тобой: то говоришь, что все будет сделано, то вдруг, стоило мне попросить тебя позвать графа, тут же прикидываешься, что не понял?

— Но зачем?.. Ваше святейшество, его книга проверяется, в ней может содержаться ересь, собран консилиум… Мне кажется, сейчас не время.

— Сансони, ты никогда не будешь Папой. И знаешь почему?

Камерарий взглянул на него исподлобья:

— Может, у меня недостаточно заслуг перед Господом?

Иннокентий с удовольствием расхохотался.

— Ты прекрасный работник, Сансони, сможешь служить и следующему понтифику. Один камерарий на трех Пап! Но ты никогда не будешь Папой, потому что отслеживаешь границы справедливого и несправедливого, законного и незаконного, добра и зла. А Папа никогда их не отслеживает. Он не обязан знать, что они существуют, и должен смотреть поверх границ, более того, двигаться дальше согласно тем правилам, которые определил сам. Понял?

— Нет, ваше святейшество, но наверняка все так и есть, как вы говорите.

— Браво, Сансони. А теперь иди, и чтоб Мирандола был тут завтра утром.

* * *

— Ты не должен идти. Я уверен, что это ловушка.

Джироламо Бенивьени нервно вышагивал по драгоценному турецкому ковру, где на красном фоне сияли голубые восьмиконечные звезды, а в центре было изображено дерево внутри большого сосуда.

— Если ты порвешь ковер, хозяин выгонит меня из дома. Вот тогда у меня действительно будут неприятности.

Папский посланец ушел совсем недавно, но Джованни Пико нисколько не озаботило настойчивое приглашение явиться в Ватикан.

— А еще больше их окажется у кардинала Росси, когда его обвинят в том, что он приютил у себя еретика!

— Может, он хочет удостоить меня каких-нибудь почестей?..

— Он может обвинить тебя в чем угодно — в похищении Маргериты, от которой тебе лучше бы держаться подальше, в публикации «Тезисов» и не знаю, в каких еще преступлениях. Захочет — придумает.

— Ладно, Джироламо. Постараюсь быть серьезным, хотя все твои преувеличения и вызывают у меня улыбку. Я не могу отказаться от этого приглашения. Бежать означало бы сознаться в злодеяниях, которых я не совершал. Разве что исповедовать истину считается преступлением.

— Так и есть.

Джованни посмотрел на него, и Джироламо, не выдержав этого взгляда, сел.

— Я хочу рассказать тебе одну вещь, — серьезно сказал граф. — Ты знаешь, почему в христианнейшем доме христианнейшего кардинала оказался этот красный ковер с восьмиконечными звездами?

— Нет, но уверен, что ты мне расскажешь.

— Потому, что наш хозяин, который является одним из первых отцов Церкви, невероятно невежествен, — шепотом ответил Джованни. — Ему понравился ковер, но он не понял его сути, иначе никогда не внес бы эту вещицу в дом, даже если бы ее подарили.

— Не понимаю, Джованни, растолкуй.

— Восьмиконечная звезда, октагон, — это переход от квадрата к окружности. Она обозначает алхимический принцип или знание, называй как хочешь, и лежит в основе секрета алхимика Николя Фламеля. Любой священник, епископ или кардинал с радостью полюбовался бы, как эта штука горит на костре. Звезда — победа знания, которое первая женщина Ева сорвала с древа добра и зла.

— Но это же первородный грех, Джованни.

— Поразмысли, друг мой. Когда ты был маленький, учитель наказывал тебя за то, что ты слишком много читаешь и занимаешься? Разве отец или мать станут наказывать ребенка за то, что он хочет стать похожим на них? Как же может Господь не желать, чтобы Его творения напоминали Создателя, и противиться знанию? Ты все еще не понял? Почему так получилось? Почему мы свернули с пути света на путь мрака?

Джироламо охватило волнение. Чем лучше он понимал ясную и убедительную логику Джованни, тем сильнее беспокоился за судьбу друга.

— Всему этому есть объяснение, и ты его знаешь. Если мне удастся убедить тебя, что знание есть грех, то я смогу держать тебя в неведении, следовательно, иметь над тобой власть. Единого Бога, неистового, жестокого и воинственного узурпатора придумали люди, чтобы оправдать свои деяния. Подумай хорошенько, любое божество отражает природу человека, а не наоборот. Потому и существуют Бог христиан, Аллах, Яхве и все другие, которых создали, чтобы оправдать войны, убийства и произвол. Но искра Единой Сущности не умерла. Она осталась в веках в мельчайших проявлениях, в Писаниях, обрядах, и в этом ковре тоже.