На центральной пластинке «Слоновой кости Барберини» — всадник в панцире верхом на вздыбленном коне, доминирующий над всей композицией. Его черты, несколько тяжеловатые, должны были не столько отражать портретное сходство, сколько создавать впечатление величия. Этот великан — император, что подтверждали драгоценные камни, первоначально украшавшие его корону и фибулу. Над ним, в небе, два ангела держат щит с изображением Христа во славе, делающего благословляющий жест. Никто не должен был сомневаться, что коронованный всадник и есть наместник Бога на земле.

Империя стала христианской, но тем не менее не забыла славу своих истоков. На «Слоновой кости Барберини» принцепса по-прежнему окружают божества языческого Рима. Так, богиня земли, Теллус, поддерживает ногу императорского коня; она воплощает власть над всем миром, которую когда-то обещал римлянам Юпитер и которую им отныне дарует Бог христиан. Это владычество опирается на веру, но в равной мере и на силу; для того, кто в этом может усомниться, рядом с конем парит крылатая Виктория, несущая в левой руке пальмовую ветвь триумфа; другой рукой, теперь отломанной, она протягивала лавровый венок, держа его над головой императора.

Ведь всадник со «Слоновой кости» — победоносный монарх. У его ног варвар со всклокоченной бородой спешит в знак покорности коснуться его копья. Подняв руку, побежденный как будто просит у своего победителя милосердия — уже явно дарованного, поскольку император ему слегка улыбается. На фризе нижней пластинки другая аллегорическая Виктория возводит трофей, увешанный оружием сраженных врагов. К его подножию маленькие варвары, согнутые поражением, несут дань, состоящую из украшений, слоновьих бивней и живых животных.

На «Слоновой кости Барберини» триумф императора оттенен верностью его собственных подданных. На левой пластинке римский полководец в боевом облачении почтительно преподносит повелителю статуэтку Виктории. Этим жестом сановник демонстрирует, что успех, которого он добился, на самом деле принадлежит не ему, а вся слава естественным образом причитается императору. Правая, утраченная пластинка, должно быть, изображала другого полководца, тоже преподносящего принцепсу символ своих побед.

К сожалению, ни один элемент не позволяет указать имя этого византийского императора, благословляемого Христом и поддерживаемого щедрой Землей. Наиболее вероятной представляется идентификация с Юстинианом (527–565), но нельзя исключать Анастасия (491–518), Юстина II (565–578) или Тиберия II (578–582). Для Брунгильды и ее современников, смотревших на этот предмет, имя модели несомненно было не слишком важно. Они скорей обращали внимание на знаки политического, религиозного и экономического могущества, окружавшие всадника из слоновой кости. И королева западных варваров должна была с особой тревогой присматриваться к этим восточным варварам — побежденным, униженным и вынужденным платить дань.

Ведь, посылая «Слоновую кость Барберини» в качестве дипломатического подарка, Византийская империя в первую очередь передавала средство своей универсалистской пропаганды. Это послание выражало одновременно некую патерналистскую благосклонность (император улыбается тем, кто ему покоряется) и недвусмысленную угрозу (он сокрушает и губит тех, кто восстает). Кстати, ювелир, вырезавший «Слоновую кость», был достаточно искусен и дал понять, что военные возможности императора отнюдь не иллюзорны: римские армии действительно покорили мелких восточных варваров, коль скоро из слоновьих бивней, которыми те вынуждены были выкупать свою жизнь, императорские ремесленники сделали великолепное панно с изображением этой сцены. «Слоновая кость Барберини» представляла собой одновременно утверждение и доказательство неизменного могущества империи.

Подобный предмет лучше любого текста может высветить состояние умов мужчин и женщин второй половины VI в. Все прекрасно знали, что римское могущество на Западе почти сто лет как угасло, что город Рим спит в своем саване из руин и что никто, даже сам великий Теодорих, не посмел вновь принять императорский титул. Но еще были причины, и вполне основательные, верить, что Римская империя вернется в Западную Европу. Некоторые на это надеялись и старательно добивались, другие этого страшились и пытались отвратить эту угрозу. По галльскому, италийскому и иберийскому обществу прокатывались волны надежды или страха.

Мы хорошо знаем, что римскому могуществу больше никогда не удалось прочно утвердиться в Западном Средиземноморье. Но варварские королевства этого не знали и жили в постоянной, вполне обоснованной тревоге за свое выживание в среднесрочной перспективе. Одной лишь возможности победоносного контрнаступления империи достаточно, чтобы понять, откуда взялся такой персонаж, как Брунгильда, а далее — чтобы разобраться в основных тенденциях ее политики.

Византия как продолжение империи

С 335 г. Константинополь, город, который Константин возвел на месте бывшего греческого города Византии, был объявлен столицей империи и «новым Римом». Поскольку он дал приют большей части имперской бюрократии, он сохранил свои функции в 395 г., когда восточная часть римского мира досталась сыну Феодосия I, Аркадию. Казалось, Византийская империя — не что иное, как сохранившаяся Римская империя.

Впрочем, в V в. обе части Средиземноморья оставались достаточно близки между собой, и, возможно, их история отличалась меньше, чем часто утверждают. Действительно, Восток пережил почти те же опасности, что и Запад. Династическая нестабильность там и там была сходной, порождая одни и те же разрушительные последствия. Точно так же византийским границам извне постоянно угрожали «варвары», будь то гунны во Фракии или персы в Малой Азии. Дело даже чуть не кончилось трагически в 487 г., когда остготам удалось осадить Константинополь, обязанный спасением только своим великолепным крепостным стенам. На Востоке в армии тоже было много имперских варваров, и они периодически пытались поставить государство под свой контроль. Коренные римляне некоторых из них убили, как магистра милитум гота Гайну в 400 г. или офицера гуннского происхождения Аспара в 471 г. В более неявной форме Византия пережила и усиление разбоя, наносившего вред торговле, особенно в Египте и в горах Малой Азии. Кроме того, Восточный Рим страдал от бедствий, неведомых Западной Европе. В частности, это были религиозные трения: весь IV в. не прекращались распри между язычниками и христианами, а в следующем веке им на смену пришли столкновения между разными христианскими конфессиями. Не преувеличивая влияния таких беспорядков — которые, разумеется, стараются выпятить церковные источники, — можно не без оснований сказать, что в Византии период поздней античности был нелегким.

Однако император Востока имел на руках лучшие козыри для выхода из кризиса, чем его западный собрат, особенно с точки зрения политической харизмы. Действительно, с эллинистической эпохи обитатели восточной части средиземноморского бассейна признавали у своих правителей наличие некой сакральной ауры. Римское завоевание, а потом триумф христианства ничего в этом отношении не изменили. Подданные приближались к императору как к живому образу Христа, совершая проскинезу, ритуальный земной поклон, так изумлявший западноевропейцев. К тому же император систематически присваивал себе право назначать и смещать епископов — прерогативу, от которой первым получал выгоду патриарх Константинопольский или становился ее первой жертвой, в зависимости от конкретного случая. Во времена, когда церковные структуры оказывались прочней государственных, монарху всегда было выгодно иметь возможность контролировать руководящий состав христианской церкви.