Та темная осень 1905 года была для Адольфа решающей. Ему предстояло либо пересдать экзамены за 4-й класс в реальном училище Штайра, либо бросить образование совсем. Но в действительности ему пришлось решать между тем, чтобы продолжать – ради матери – идти по пути, который он считал ложным и бессмысленным, или признать тот факт, что придется нанести ей тяжелый удар и выбрать «другой путь», о котором он мог сказать только то, что он ведет в искусство. Эти два варианта были равны, но на самом деле никакого решения принимать не пришлось, потому что он уже предпочел бросить школу и следовать по второму пути. Что же касалось мыслей о матери, то я знаю, что они разрывали его на части.

Адольф пережил тяжелый кризис в те осенние месяцы 1905 года, самые ужасные за годы нашей дружбы. Этот кризис обернулся серьезной болезнью. В «Майн кампф» он пишет о респираторном заболевании. Его сестра Паула назвала его кровоизлиянием; другие утверждают, что проблема была с желудком. Я почти каждый день ходил навещать его, лежавшего в постели на Гумбольдтштрассе, главным образом потому, что должен был рассказывать ему о Стефании. Насколько я помню, это была легочная инфекция, вероятно воспаление легких. Я знаю, что еще долгое время после нее он много кашлял, отхаркивая из груди гной, особенно когда погода была сырой и туманной.

Именно по причине этой болезни мать освободила его от посещения школьных занятий, так что в этом отношении это была очень своевременная болезнь. Сейчас невозможно сказать, преувеличивал ли он ее симптомы, была ли она в какой-то степени психосоматической, или же он был предрасположен к такому состоянию. Когда, наконец, он встал с постели, у него в голове уже давно все определилось. Школьные годы для него закончились, и без малейших сомнений или угрызений совести он устремил свои взоры на карьеру художника.

После этого последовали два года без определенной цели. «В суете пустой жизни» он описывает этот этап своей жизни в «Майн кампф» с долей неловкости. Хорошо описывает. Он больше не посещал школу, он не делал ничего, чтобы подготовить себя к какой-то работе, жил со своей матерью и позволял ей содержать себя. Но он не был бездельником: этот период его жизни был заполнен беспокойной деятельностью. Он делал наброски, рисовал, писал стихи, читал. Не могу вспомнить такого времени, чтобы ему было нечем заняться или он скучал. Если случалось так, что ему не нравился спектакль, на который мы пошли, он уходил и с огромным рвением окунался в ту или иную деятельность. Правда, в ней трудно было увидеть какую-либо систему, так как в ней не просматривалось никакой цели или четкой задачи; он просто накапливал впечатления, опыт и материал из окружающей жизни. Цель всего этого он мне никогда не объяснял. Он просто был в поиске – везде, постоянно.

Однако таким путем Адольф нашел способ доказать своей матери, что школьное обучение не имеет полезного завершения, – «можно выучиться гораздо большему самостоятельно», как он объяснил ей. Он вступил в Народное образовательное общество при книжном магазине на Бисмаркштрассе и в Музейное общество, чтобы иметь возможность брать там книги для чтения. Часто посещал отдел абонемента в библиотеке при книжных компаниях Штойера и Л. Хасслингера. Начиная с этого времени я помню Адольфа, всегда окруженного кипами книг, особенно многочисленными томами его любимого произведения Die Deutschen Heldensage – «Саги о немецких героях», – которые всегда были с ним. Часто он просил меня, когда я приходил из шумной обойной мастерской, прочитать ту или иную книгу, чтобы он мог обсудить ее со мной. Внезапно все, чего ему не хватало в школе: трудолюбие, интерес, радость учения, возвратилось. Как Адольф хвастался, он победил школу ее же собственным оружием.

На суде над Адольфом Гитлером за государственную измену, который последовал за неудачной попыткой в 1923 году совершить государственный переворот, преподаватель Гуэмер, бывший его классным учителем в реальном училище Линца на протяжении трех лет, выступил в качестве свидетеля. Он под присягой показал следующее: «(В школьные годы) Гитлер был, без сомнения, одаренным мальчиком, хоть и односторонне одаренным. Он не утруждал себя самодисциплиной, и, так как настойчиво плыл против течения, а также был своевольным, эгоистичным и вспыльчивым, ему, очевидно, пришлось бы приложить большие усилия к тому, чтобы вписаться в школьные рамки. Он также был ленив, так как в противном случае, имея несомненные способности, достиг бы гораздо лучших результатов».

В конце такого неблагоприятного отзыва преподаватель Гуэмер заговорил искренне и добавил: «Тем не менее опыт учит нас, что школьные годы не дают нам много полезного для самой жизни, и, хотя восходящие звезды часто исчезают без следа, школьные отметки не много значат, пока у человека не появится достаточно свободного пространства. Мне кажется, что мой бывший ученик Гитлер подходит под эту категорию, и я от всей души желаю, чтобы он быстро оправился от напряжения и волнений последних событий и дождался воплощения тех идеалов, которые он лелеет в своей груди и которые сделают честь каждому немцу».

Эти слова, написанные в 1924 году, лишены какой бы то ни было «политической» похвалы, которая могла бы окрасить их после 1933 года. Они указывают на поразительное единство между учителем и его бывшим учеником. В словах преподавателя Гуэмера есть намек на то, что идеалы, из-за которых Адольф Гитлер оказался в роли обвиняемого, зародились в годы его обучения в школе. Гитлер не был хорошим учеником даже на уроках немецкого языка, которые вел преподаватель Гуэмер, что доказывают письма и открытки с грамматическими ошибками, присланные мне Адольфом.

Другим учителем, о котором положительно отозвался Гитлер благодаря скорее его политическим взглядам, нежели знаниям, был учитель естественной истории Теодор Гиссингер, который пришел на место Энгстлера. Гиссингер был большим энтузиастом долгих прогулок на открытом воздухе и скалолазания. Он был самым радикальным из учителей в националистическом лагере. Деление людей по политическим взглядам в то время наиболее остро проявлялось среди преподавателей школы, нежели в обществе. Атмосфера, заряженная политическим напряжением, имела более определяющее значение для умственного развития Гитлера, чем школьная программа. Так что получается, что атмосфера больше, чем учебные материалы, определяет ценность школы или ее ненужность. Бросая взгляд назад в прошлое, учитель Гиссингер написал о своем бывшем ученике: «В Линце Гитлер произвел на меня ни плохое, ни хорошее впечатление. Он также не был в классе лидером. Он был худой, с прямой осанкой, его лицо было почти всегда бледно и мрачно, и он выглядел так, будто истощен болезнью; а взгляд его блестящих глаз был очень открытым».

Третьим – и последним – учителем, о котором положительно отозвался Гитлер, был преподаватель истории доктор Леопольд Пётш, единственный из почти дюжины учителей, который, как он сам признался, вызывал его восхищение. Слова, которые он посвятил этому человеку в «Майн кампф», широко известны: «Возможно, для всей моей последующей жизни решающее значение имело то, что судьба дала мне в качестве учителя истории одного из весьма немногих преподавателей, который знал, как четко изложить важные вещи в классе и на экзаменах и отмести несущественное. В моем преподавателе истории докторе Леопольде Пётше в реальном училище в Линце это было воплощено идеально. Пожилой господин, доброжелательный и непреклонный, он имел особый успех благодаря своему дару блистательного красноречия, который не только завораживал, но и воодушевлял нас. Даже сейчас я с теплотой вспоминаю седеющего мужчину, который умел заставить нас забыть о настоящем благодаря своему воодушевлению при изложении материала, умел нас околдовать и провести через прошедшие столетия и во мгле веков наделить живой реальностью все, что относится к сухой исторической памяти. Часто мы сидели переполненные чувствами, а иногда даже были взволнованы до слез».